Капрал из военной полиции потрогал дверь Ройланда и заглянул внутрь.
- Пора заканчивать, профессор.
- Хорошо, - отозвался Ройланд. Он машинально запер ящики письменного стола, закрыл окно на шпингалеты и выставил в коридор корзину для бумаг.
Дверь щелкнула. Еще один день, еще несколько долларов. Возможно, как раз в это время проект уже прикрывается. Такое случалось, и не один раз. Грандиозный провал в Беркли был одним из тому доказательств. Да и сейчас в общежитии, где жил Ройланд, не досчитывались двух физиков: их каморки пустовали с тех пор, как их перевели в Массачусетский Технологический для работ, каким-то образом связанных с противолодочной защитой. Когда в последний раз показывался здесь Гроувз, у него было очень недовольное лицо. Может быть, он уже принял решение. "Дам им еще месяца три, а уж затем..." Может быть, лопнет терпение у Смитсона, и он прекратит ненужные расходы, прикрыв "Проект". Может быть сам ФДР - Франклин Делано Рузвельт - спросит на заседании кабинета министров: "Между прочим, Генри, что там получилось у?.." После чего наступит Конец, если только Генри не скажет, что ученые вроде бы с оптимизмом рассчитывают со временем на получение положительных результатов, господин президент, однако есть основания полагать, что пока еще ничего конкретного не..."
Под неослабным наблюдением лейтенанта военной полиции он проследовал через обнесенную колючей проволокой зону и побрел по улице, по обеим сторонам которой стояли бараки общежитий. Он направлялся к гаражу обслуживавшей поселок воинской части. Ему нужны были джип и пропуск. Ему захотелось пообедать у своего старинного приятеля Чарлза Миллера Нахатаспе, знахаря в соседней с поселком резервации индейцев племени хопи. Антропология была хобби Ройланда. Ему захотелось, воспользовавшись случаем, выпить немного - он надеялся на то, что алкоголь прояснит его ум.

Нахатаспе радушно встретил его в своей хижине. Казалось, улыбаются все бесчисленные морщинки его лица.
- Ты хочешь, чтобы я на какое-то время стал осведомителем? -
ухмыльнулся он. Он побывал в Карлайсле еще в восьмидесятые годы прошлого
века и с тех пор не прекращал насмешек над белыми. Он соглашался с тем,
что физика - довольно забавная наука, но особую пищу для его шуток
составляла антропология.
- Хочешь услышать что-нибудь остренькое об узаконенном у нас
гомосексуализме? Или, может быть, зажарить тебе на обед собаку?
Присаживайся на одеяло, Эдвард.
- А куда подевались все ваши стулья? И смешной портрет президента
Мак-Кинли? И... и все остальное?
Хижина была совершенно пустой, если не считать нескольких горшков для
приготовления пищи, которые стояли на выложенном из камня очаге в центре
хижины.
- Я повыбрасывал весь хлам, - небрежно произнес Нахатаспе. Вещи ужасно утомляют.
Ройланду показалось, что он понимает, что все это значит. Нахатаспе
уверовал в то, что довольно скоро умрет. Эти индейцы верят в то, что
обладание разными пожитками может повлечь более скорую смерть. Обычай,
разумеется, запрещает всякие разговоры о смерти.
Индеец изучающе посмотрел на лицо Ройланда и, как бы прочтя его
мысли, сказал:
- О, тебе об этом можно говорить сколько угодно. Пусть это тебя не
смущает.
- Вы неважно себя чувствуете? - обеспокоено поинтересовался Ройланд.
- Просто ужасно. Мою печень пожирает змея. Забралась туда и ест.
По-моему, ты сам тоже чувствуешь себя не очень-то хорошо, правда?
С трудом укоренившаяся привычка во всем соблюдать секретность
принудила Ройланда уклониться от прямого ответа на вопрос.
- Когда вы говорите о змее, вы на самом деле так считаете, Чарлз?
- Разумеется, - кивнул старый индеец. Выудив из горшка горячую тыкву,
он стал дуть на нее. - Что знает необразованное дитя природы о всяких там
бактериях, вирусах, токсинах и опухолях? Что я могу знать о том, что
раскалывает небо?
Ройланд резко поднял брови. Индеец продолжал спокойно есть.
- Вы слышали какие-то разговоры о чем-то, что раскалывает небо?
- Какие уж там разговоры! Эдвард, мне это несколько раз снилось, -
индеец повернул подбородок в сторону лаборатории. - Вашим ребятам там не
следовало бы только этим и бредить. Это проникает наружу.
Ройланд молча попробовал протянутую ему похлебку. Она оказалась
весьма неплохой, гораздо вкуснее того, чем их потчевали в кафетерии, и ему
не нужно было гадать об источнике мяса для ее приготовления.
Миллер успокаивающе произнес:
- Все это просто детские бредни, Эдвард. Не стоит расстраиваться
из-за этого. У нас есть одно длинное и нудное предание о рогатой жабе,
которая объелась дурманом и вообразила, что она - бог с неба. Она налилась
вся гневом и попыталась разломать небесный свод, но ей это не удалось
сделать, и она уползла в свою нору, стыдясь глядеть в глаза всем остальным
зверям. От этого наша несчастная и подохла. Но, что в этом самое главное -
это то, что звери так ничего и не узнали о том, что она вознамерилась
разломать небо.
Не в силах себя перебороть, Ройланд все же спросил:
- Что вам известно о ком-нибудь еще, кто раскалывал небо? - руки его
опять задрожали, в голосе появились истерические нотки. Оппи и все
остальные намеревались расколоть небо, лягнуть человечество прямо в пах и
спустить с цепи чудовище, которое будет денно и нощно рыскать повсюду,
заглядывая во все окна всех домов, какие только есть в мире, и заставлять
любого, кто еще совсем не выжил из ума, опасаться за свою судьбу, за всю
свою жизнь и жизнь родных и близких. Стадия 56-с, черт ее побери, не
оставляет на сей счет никаких сомнений. Что ж, славная работа, доктор
Ройланд!
Ты честно отработал сегодня свой сребреник - доллар!
Старый индеец решительно отложил в сторону свою тыкву.
- У нас есть поговорка о том, что хорошим бледнолицым может быть
только мертвый бледнолицый, но я сделаю для вас исключение, Эдвард. Я
раздобыл одно сильное средство из Мексики, благодаря которому вам должно
стать легче. Мне больно смотреть на то, как мучаются друзья.
- Пейот? Я уже его пробовал. От того, что я увижу всякие разноцветные
пятна света, мне лучше не станет, но и за это спасибо.
- Нет, это не пейот. Это Пища Богов. Сам бы я не стал ее пробовать,
не подготовившись заранее к этому в течение хотя бы месяца. Не то боги
тотчас же изловят меня своею сетью. Потому что у моих соплеменников зрение
ясное, а твои глаза затуманены. - Старый индеец стал деловито перебирать
содержимое плетенной корзины, пока в руках у него не оказалось небольшое
накрытое блюдо. - У вас же, бледнолицых, Пища Богов должна всего лишь
немного прояснить зрение, и поэтому она для вас безвредна.
Ройланду показалось, что он знает, о чем это толкует старик.
Нахатаспе часто любил шутить, утверждая, что дети индейцев племени хопи
начинают разбираться в теории относительности Эйнштейна сразу же, как
только научатся разговаривать - и в этом была определенная доля истины. В
языке хопи - так же, как и в их мышлении - отсутствовали времена глаголов
и соответственно не было понятия времени как чего-то реально
существующего. В нем не было ничего похожего на подлежащее и сказуемое,
как в индоевропейских языках, и поэтому в их мышлении отсутствовала
присущая этим языкам причинно-временная связь. В языке хопи и в их образе
мыслей все было навечно скреплено в одном всеобъемлющем взаимоотношении,
представлявшем из себя выкристаллизованную структуру
пространственно-временных событий, которая существовала просто потому, что
была как таковая. Вот что означали слова Нахатаспе о "ясном видении" его
соплеменников. Однако Ройланд был твердо убежден в том, что и он, и любой
другой физик обладает столь же ясным видением, когда приходится работать
над проблемой четырехмерного пространства, в котором икс, игрек и зэт
являются пространственными координатами, а Т - временной.
Он мог бы лишить эту шутку старика всякой прелести, указав на это,
но, разумеется, этого не сделает. Нет, нет, он отведает это народное
зелье, пусть даже от него потом будет страшно болеть голова, а затем
отправится к себе домой, в свою клетушку с так и неразрешенной собственной
проблемой: Быть или Не Быть.
Старик начал бормотать что-то на языке хопи, затем прикрыл дверь в
свою хижину рваным одеялом. Оно перекрыло последние лучи заходящего
солнца, вытянувшегося и выкрасившего пустыню и неказистые глинобитные
кубики индейского поселка в багрово-красный цвет.
Прошло не менее минуты, прежде чем глаза Ройланда адаптировались к
мерцающему огню очага и темно-фиолетовому квадрату дымового отверстия в
потолке хижины. Теперь Нахатаспе "танцевал", шаркая ногами по голому полу
хижины, держа перед собою на вытянутых руках накрытое блюдо. Не сбиваясь с
ритма, всего лишь уголком рта, он бросил Ройланду:
- Выпей сейчас горячей воды.
Ройланд отпил немного из одного из стоявших на очаге горшков. Пока
что ритуал был такой же, как и при употреблении пейота, однако чувствовал
он себя намного спокойнее.
Нахатаспе издал громкий клич, добавив к нему тут же извинение:
"Прости, Эдвард", и склонился перед ним, одновременно быстрым жестом сняв
полотенце с блюда, как хорошо вышколенный официант. Пища Богов оказалась
сушенными черными грибами - жалкой и сморщенной мелочью.
- Проглоти это все и запей горячей водой, - велел Нахатаспе.
Ройланд послушно протолкнул себе внутрь грибы и запил водой из
кувшина. Старик снова принялся причитать, пританцовывая.
Старый добрый маленький самогипноз, подумал с горечью Ройланд.
Впадаешь в искусственный сон и забываешь, насколько это удастся, обо всей
этой 56-с. Сейчас он мог бы увидеть это гнусное творение, огромный
огненный шар адского пламени, может быть, над Мюнхеном или Кельном, Токио
или Осака. Зажаренные живьем люди, расплавившиеся камни собора, льющаяся
как вода бронза изваяния Будды. Он не увидел бы гаммы-излучения, но оно
обязательно должно быть, этот невидимый дождь, производящий нечто гнусное
и немыслимое, холодным огнем сжигающий половые клетки мужчин и женщин,
подрезающий ростки будущей жизни в самом изначальном месте их
возникновения. Стадия 56-с могла стереть с лица Земли всю семью Бахов и
пять поколений Бернулли или уничтожить саму возможность появления новых
Дарвинов и Гексли.
Огненный шар угрожающе рос прямо на глазах, пурпурный,
кроваво-красный, окаймленный ядовито-зеленым контуром...
Началось действие грибов, смутно подумал Ройланд. Он почти реально
видел перед собой ужасный атомный взрыв. Нахатаспе, пригнувшись, прошел
сквозь этот огненный шар, прошел точно так же, как и в тот раз, так же,
как и в другие разы до этого. Только теперь он был необычайно силен,
почувствовал Ройланд, когда индеец обхватил его за плечи. Гораздо сильнее,
чем когда-либо раньше. Однако Ройланду все это было уже знакомо, и он
четко представлял себе, что будет дальше. Слова едва не сорвались с
кончика языка...
Вокруг него заплясали огненные шары, и он неожиданно ощутил, что силы
полностью его покидают. Ему показалось, что он стал легким, как перышко;
любой порыв ветра мог бы унести его далеко прочь; его могло как пылинку
швырнуть внутрь круга, образованного вертящимися огненными шарами. И все
же он еще понимал, что все должно было бы быть совершенно иначе. Собрав
последние силы, чуя каким-то особым чувством, что он вот-вот выпадет из
этой Вселенной, Ройланд отрывисто крикнул:
- Чарли! Помоги!
Продолжая соскальзывать все глубже в небытие, последним проблеском
сознания он почувствовал, что старик волочит его по полу, держа подмышки,
пытаясь вытащить его из хижины. Словно - откуда-то издалека в его сознание
медленно проник смысл крика старика-индейца:
- Тебе следовало предупредить меня о том, что ты ничего не видишь
из-за дыма, Эдвард! Что у тебя тоже ясное зрение! Ведь я ничего не знал об
этом! Не догадывался даже о том, что...
После чего он провалился в черное безмолвие.

Ройланд пробудился, испытывая головокружение и сильную слабость. Уже
было утро. Нахатаспе в хижине не было. Так и быть. Если только старику не
удалось добраться до телефона и позвонить в лабораторию, то как раз сейчас
джипы прочесывают пустыню в поисках его, и среди агентов безопасности и
военного персонала царит страшная суматоха. По его возвращении ему
чертовски крепко достанется и спасти его может только новость относительно
времени соединения...
Только теперь он заметил, что хижина начисто лишена каких-либо
пожитков Нахатаспе, включая даже дверное одеяло. От страшной мысли,
мелькнувшей у него в голове, Ройланд едва не потерял сознание снова. Нет,
не может такого быть, чтобы старик умер именно сегодня ночью!
Пошатываясь, он вышел из хижины и стал искать глазами погребальный
костер и толпу плакальщиков. Вокруг никого не было, глинобитные кубики
хижин казались необитаемыми, ярко светило солнце, а улица, насколько он ее
помнил, еще больше заросла травой. Джипа, который вчера вечером он
поставил прямо у входа в хижину, теперь не было.
Исчезла также и колея от колес, а там, где еще вчера стояла машина,
росла высокая трава.
Пища Богов, которую ему дал Нахатаспе, явно была могучим средством.
Ройланд нерешительно провел рукой по лицу. Нет, бороды не было.
Он внимательно осмотрелся, напрягаясь, чтобы не пропустить каких-либо
даже малейших подробностей. С первого взгляда улица показалась примерно
такою же, что и всегда, как будто она была вечной и неизменной.
Присмотревшись же повнимательнее, он повсюду стал обнаруживать перемены.
Ранее острые углы хижин закруглились, торчавшие из-под крыши стропила
побелели так, будто солнце пустыни работало над ними многие годы.
Деревянные переплеты искрошились. У третьего от него дома вокруг окон
виднелась копоть, а стропила обуглились.
Он подошел к этому дому, все еще плохо соображая, что к чему. Со
стадией 56-с давно все уладилось. В нынешние времена Рип-Ван-Винкля из
меня не получится - меня, как я полагаю, тут же распознают по отпечаткам
пальцев. Сколько же лет прошло? Год? Десять? Трудно сказать.
Сгоревший дом хранил следы настоящей бойни. В одном из его углов была
сброшена в кучу гора высохших человеческих костей. У Ройланда подкосились
ноги, он прислонился к косяку - из под пальцев посыпались обуглившиеся
головешки. Черепа принадлежали индейцам - он в достаточной мере был
антропологом, чтобы понять это. Индейцам - мужчинам, и женщинам... и
детям! Убитым и сваленным в одну кучу! Кто убил их? Ведь должны быть
какие-то остатки одеял, обгоревшего тряпья... Но их не было. Кто же это
раздел индейцев донага, а затем убил?
Следы жуткой резни были видны по всему дому. Углубления от пуль в
стенах как высоко, так и низко. Беспощадные зарубки на костях, оставленные
штыками - и мечами? Темные пятна крови. Она хлестала, судя по всему, на
высоту двух дюймов и оставила широкие подтеки. В другом конце комнаты
сверкнуло что-то металлическое в грудной клетке. Шатаясь, он подошел к
груди костей и запустил в нее руку. На ощупь показалось, что это лезвие
бритвы. Стараясь не глядеть на свою находку, он выудил это лезвие и вынес
на пыльную улицу. Повернувшись спиной к сожженному дому, он тщательно
обследовал найденный кусочек металла. Это был кусок лезвия меча длиной в
шесть дюймов, заточенного вручную почти до совершенства, с несколькими
зарубками на нем. У него были жесткие ребра и обычные канавки для сока
крови. Легко ощутимая кривизна свидетельствовала о том, что такую форму
может иметь только один вид холодного оружия - японский самурайский меч.
Независимо от того, сколько лет длилась война, она, очевидно, давно
уже закончилась.
Подойдя к деревянному колодцу, он обнаружил, что там полно пыли.
Увидев это, он впервые ощутил, что испытывает страх. Внезапно все обрело
подлинную реальность. Он уже больше не был сторонним наблюдателем, он стал
напуганным, томимым жаждой человеком. Он обшарил десяток домов поселка, но
нигде не нашел того, что искал. В одном из домов был скелет ребенка, в
другом - несколько гильз.
Осталось только одно - дорога! Та самая грунтовая дорога, какою она
была всегда, достаточно широкая для одного джипа или фургона, когда-то
имевшегося в этом индейском поселке. Паника понуждала его бежать куда
глаза глядят, но он крепился и не поддавался ей. Он присел на обрамление
колодца, разулся, тщательно разгладил складки своих армейских цвета хаки
носков, затем одел ботинки и не туго завязал шнурки, чтобы было легче
шагать, и на мгновение замер в нерешительности.
Затем ухмыльнулся, придирчиво отобрал два валявшихся в пыли камешка и
сунул их себе в рот. "Патруль, шагом марш", скомандовал он сам себе и
пустился в путь.
Да, жажда его действительно мучила. А вскоре к ней добавятся
усталость и голод. Ну так что из этого? Через три мили грязная дорога
выведет его на трассу, где должно быть движение и его подвезут. Если им
сильно захочется, то пусть вволю повозятся с его отпечатками пальцев.
Японцы добрались, по меньшей мере, до Нью-Мексико, не так ли? Ну что ж,
тогда им оставалось надеяться только на божью помощь после нанесения
ответного удара. Американцы - народ свирепый, когда дело доходит до
нарушения границ их государства. Скорее всего, в живых не осталось ни
одного японца.
Шагая по дороге, он стал на ходу сочинять свою историю. Большей
частью она состояла из повторяющихся "Не знаю". Вот, что он, например, им
скажет: "Я не жду от вас, что вы мне поверите. Поэтому меня совсем не
обидит, если вы не поверите ни единому моему слову. Только постарайтесь
выслушать меня до конца, воздерживать от каких-либо действий, и подождите,
пока ФБР не проверит отпечатки моих пальцев...". И все дальнейшее в таком
же роде.
Солнце поднялось уже довольно высоко - до шоссе оставалось рукой
подать. Обоняние его, обостренное голодом, различало добрый десяток
запахов, принесенных ветерком пустыни: пряный аромат шалфея, характерный
для гремучей змеи, вздремнувший в холодке под камнем, слабый душок
ацетилена, саднящую горло асфальтовую вонь. Значит, шоссе уже совсем
близко, возможно, что дух от недавней заплаты на одной из выбоин. Затем
неожиданно нахлынуло острое зловоние двуокиси серы, забив все остальные
запахи и так же быстро исчезло, оставив резь в ноздрях и учащенное
дыхание. Он потянулся за носовым платком, но его не оказалось. Откуда
могло здесь появиться такое зловоние, от чего. Не сбавляя шага, он
внимательно осмотрел горизонт и обнаружил далеко к западу затемнявший небо
дым. Похоже, что это чад небольшого города или завода, загрязнившего
атмосферу. В его время - мысль эта не без труда сформировалась в его мозгу
- в здешних местах такого города или завода не было.
И вот он на шоссе. Оно стало намного лучше. Хотя, как и раньше, на
нем были только две полосы, теперь оно было заасфальтировано гораздо
аккуратнее, поднялось выше прежнего уровня почти на три дюйма за счет
подсыпки гравия и добавки асфальта и было щедро снабжено кюветами с обеих
сторон.
Куда идти? Будь у него монета, он бы подбросил ее, но в лаборатории в
Лос-Аламосе можно было жить неделями, не расходуя ни цента. Дядя Сэм взял
на себя заботы обо всем - от сигарет до надгробных плит. Он повернул
налево и побрел на запад, в направлении темного пятна на небе.
Я - животное, обладающее разумом, не переставал он твердить себе, и я
должен воспринимать все, что произойдет, не теряя здравого смысла. Я
должен обернуть себе на пользу все, что удастся, а остальное попытаюсь
понять...
Позади него послышался отдаленный вой сирены, затем он стал все
громче и громче. Обладающее разумом животное отпрыгнуло в кювет и, дрожа
за свою драгоценную жизнь, старалось держаться подальше. Вот сирена уже
совсем рядом, и послышалось урчание моторов. Когда от их рева едва не
полопались барабанные перепонки, Ройланд приподнял голову, чтобы хотя бы
разок взглянуть на дорогу, и сразу же нырнул назад, вглубь кювета, будто
сраженный гранатой, взорвавшейся у него внутри.
Прямо по центру двухстороннего шоссе мчался конвой, подминая под себя
белую разграничительную линию. Сначала мимо него пронеслись три
разведывательные бронемашины со спаренными пулеметами. В каждой из них
виднелись только головы японских солдат в касках. Затем проследовал
высокий трехосный бронетранспортер, у которого чисто для видимости в
кормовой части была установлена пулеметная башенка - никелированные стволы
пулеметов были явно непригодны для употребления. В открытом люке
располагался японский адмирал в пилотке, рядом с ним сидел офицер СС,
одетый во все черное, с лицом, будто вырубленным топором. Затем, в
арьергарде, шли еще два броневика...
- Мы потерпели поражение, - задумчиво произнес Ройланд, сидя в
кювете. - Пригодные только для парада ткани со стеклянными окнами -
значит, мы проиграли войну давным-давно.
Были ли на самом деле на адмиральской форме знаки Восходящего Солнца
или это ему только почудилось?
Он вылез из кювета и снова побрел по модернизированному шоссе на
запад. Он просто был неспособен на то, чтобы вот так запросто сейчас
заявить: "Я отвергаю этот мир", испытывая такую жажду, которую испытывал
сейчас Ройланд.
Он даже не повернулся, когда его догнала направляющаяся на запад
какая-то очень странная, методично полыхающая машина и остановилась с ним
рядом.
- Зиг хайль! - раздался удивленный голос. - Что это вы здесь делаете?
Машина была столь же нелепой, как и тот танк для парада. Это была
просто самодвижущаяся повозка, детские санки на колесах, приводимые
небольшим шумным открытым моторчиком с воздушным охлаждением. Водитель
восседал на узеньком сидении вроде велосипедного седла, а позади него,
занимая всю заднюю часть крохотной платформы, были расположены два
десятикилограммовых мешка с мукой. У водителя было высохшее лицо,
характерное для уроженцев Юго-Запада. На нем была мешковатая синяя роба,
которая очевидно была хоть и формой, но не военной. На груди чуть выше
непонятного ряда поблекших полосок к материи была пришита ленточка с
именем: Мартфилд Е., 121884, П-7, НКОТД 43. Увидев, что Ройланд смотрит на
ленточку, незнакомец любезно произнес: - Меня зовут Мартфилд. Я - платный
мастер седьмого разряда, но нет никакой необходимости обращаться ко мне в
соответствии с моим чином. Все ли у вас в порядке, милейший?
- Очень хочу пить, - сказал Ройланд. - А что означает это НКОТД 43?
- Вы умеете читать? - изумился Мартфилд. - Ваша одежда...
- Что-нибудь попить, пожалуйста, - взмолился Ройланд.
В это мгновение все остальное не имело для него ровно никакого
значения. Он плюхнулся на платформу, как кукла, у которой подрезали
веревочки.
- Эй, парень! - сердито и одновременно как-то странно выпалил
Мартфилд, выплевывая слова изо рта, будто с трудом сдерживая внезапно
охвативший его гнев. - Мог бы и постоять, пока я не приглашу тебя сесть!
- У вас есть вода? - тупо спросил Ройланд.
- Ты что-то слишком много себе позволяешь" - отрывисто пролаял
Мартфилд.
- Я был физиком-теоретиком... - начал было устало Ройланд.
- Хо-хо! - неожиданно рассмеялся Мартфилд. Злость его как рукой
сняло. Он запустил руку в свой мешковатый балахон и извлек полулитровую
флягу, в которой что-то булькало. Затем, начисто забыв о том, что у него в
руке фляга, плутовато поддел Ройланда пальцем под ребра и произнес: -
Этого следовало ожидать. Эх вы, ученые! Предполагалось, что кто-то тебя
подберет - но это должен был быть другой ученый, а? Ха-ха-ха!
Ройланд взял из его руки флягу и стал пить. Значит, ученому здесь
положено быть идиотом - хотя и ученым - так что ли? Не обращай на это пока
внимание, сказал он сам себе. Пей. Говорят, что не следует наполнять
желудок водой после сильной жажды. Сейчас это показалось ему еще одной из
тех пуританских заповедей, которые люди придумывают из ничего только
потому, что звучат внешне весьма благоразумно. Он осушил флягу до дна, не
обращая внимание на те тревожные взгляды, которыми его одаривает Мартфилд,
платный мастер седьмого разряда, и пожалел только о том, что таких фляг не
оказалось три или четыре.
- А пожевать есть что-нибудь? - спросил он после того, как немного
перевел дух.
- Доктор, мне очень жаль, - раболепно ответил Мартфилд, - но у меня
ничего с собой нет. Однако, если вы окажете мне честь и поедете со мной...
- Поехали! - крикнул Ройланд. Он присел на корточки, взобравшись на
мешки с мукой, и они пыхтя двинулись со скоростью добрых километров
пятьдесят в час. Для такого крохотного движка это было просто чудом.
Платный мастер седьмого разряда еще некоторое время продолжал извиняться,
но затем, отбросив прежнее свое все раболепие, стал настойчиво объяснять
Ройланду, что он сидит в муке - "понимаете на белой муке!". Обернувшись,
он подмигнул, глядя через плечо. Мимо них проехало несколько таких же
платформ. При каждой встрече наступало пристальное изучение знаков отличия
с тем, чтобы выяснить, кто должен отдавать честь первым. Один раз они
повстречали закрытый экипаж, в котором водитель имел возможность сидеть
гораздо ниже, а не растопырив ноги, и Мартфилд, платный мастер седьмого
разряда, едва не выпал из седла, отдавая честь первым. Водителем этого
экипажа был японец в кимоно. На коленях у него лежал длинный изогнутый
меч.
С каждой милей запах серы и сульфидов все более усиливался. Вскоре перед ним выросли башни установок для восстановления серы. Завод напоминал нефтеносное поле, только вместо проложенных по земле трубопроводов и огромных цилиндрических нефтехранилищ здесь повсюду были конуса желтой серы. Пока они ехали между ними, рабочие в мешковатых комбинезонах с лопатами и метровыми гаечными ключами непрерывно отдавали честь. Справа были какие-то сооружения, напоминавшие колонны для производства серной кислоты, среди них мелькнул административно-лабораторный корпус в отвратительном псевдоклассическом неороманском стиле. На центральном флагштоке его развевалось знамя с Восходящим Солнцем. По мере того, как они все больше углублялись на заводскую территорию, все громче становилась лившаяся со всех сторон музыка. Сначала она приятно контрастировала с пыхтеньем двухтактного движка, но затем стала все больше надоедать. Раздосадованный ею Ройланд стал искать громкоговорители и обнаруживал их повсюду - на опорах линий электропередач, на зданиях, на сторожевых вышках. Слащаво-приторные вальсы Штрауса подобно смогу обволокли всю заводскую территорию. Думать становилось все труднее, а тем более - общаться друг с другом, даже несмотря на то, что у работавших здесь, наверняка, выработалась привычка к шуму.
- В пустыне мне так не хватает музыки, - признался, не оборачиваясь,
Мартфилд. Он сбавил газ, платформа покатилась по инерции. Незаметно для
Ройланда они проехали какую-то незримую черту, за которой уже никому не
надо было отдавать честь - кроме случайных японцев в деловых костюмах с
рулонами чертежей или в кимоно с мечами. Тем не менее, задержал Ройланда
немец - классический германец в высоких сапогах и черной накидке, в черной
кожаной куртке с обилием серебряных украшений. Какое-то мгновение он молча
наблюдал за тем, как они продолжали катиться после того, как он обменялся
салютом с Мартфилдом, затем принял решение и громко приказал:
- Стоп!
Платный мастер седьмого разряда налег на тормоза, заглушил мотор и,
соскочив с платформы, вытянулся рядом с нею по стойке "смирно". Ройланд
более или менее скопировал его.
- Кого это вы сюда привезли, платный мастер? - сдержано произнес
немец по-английски, притом без всякого акцента.
- Ученого, сэр. Я подобрал его на дороге, возвращаясь с личными
вещами из Лос-Аламоса. Похоже на то, что это геологоразведчик,
разминувшийся в товарищами. Я, само собой разумеется, ничего об этом у
доктора не спрашивал.
Немец повернулся к Ройланду и стал пристально его разглядывать.
- Значит, доктор... Ваша фамилия и специальность?
- Доктор Эдвард Ройланд. Занимаюсь ядерными исследованиями. - Раз уж
бомба не состоялась, подумал он, то будь я проклят, если стану изобретать
ее для этих людей.
- Вот как? Это очень интересно, в особенности, если принять во
внимание то, что не существует такого понятия как "ядерные исследования".
Из какого вы лагеря? - Немец несколько повернулся в сторону платного
мастера седьмого разряда, которого буквально трясло от страха, вызванного
тем, что дело приняло столь неожиданный поворот. - Вы можете идти, платный
мастер. Разумеется, вы непременно доложите о том, что укрывали беглеца.
- Тотчас же, сэр, - без особого энтузиазма произнес Мартфилд и вяло
побрел прочь, толкая перед собой свою маленькую платформу. Отгремел
финальный аккорд вальса Штрауса, и мгновенно репродукторы разразились
бравурной полькой в исполнении духового оркестра.
- Пройдемте со мною, - велел немец и двинулся, даже не оборачиваясь
для того, чтобы удостовериться в том, что Ройланд повиновался его
распоряжению. Это само по себе достаточно красноречиво показывало сколь
невероятным считалось хоть какое-нибудь неповиновение.
Ройланд следовал за ним буквально по пятам, едва не наступая на пятки
его сапог, которые, естественно, были снабженцы серебряными шпорами. До
сих пор в этот день Ройланду еще не доводилось увидеть хотя бы одну
лошадь.
Внутри административного корпуса их вежливо остановил японец, в сером
костюме и в пенсне - характерном облачении руководителя деловой конторы.
- Очень приятно еще раз встретиться с вами, майор Каппель! Чем я мог
бы быть вам полезен?
Немец подтянулся.
- Мне не хотелось бы доставлять беспокойство вашим людям, господин
Ито. Похоже на то, что этот малый - беглец из одного из наших лагерей. Я
намерен препроводить его в одну из наших групп связи для проверки и
возвращения.
Господин Ито взглянул на Ройланда и совершенно неожиданно очень
сильно ударил его по лицу. Ройланд, как и подобает человеку горячему,
бессознательно, чисто импульсивно взмахнул кулаком, но рефлексы немца
оказались еще более быстрыми. В руке у него появился пистолет, дуло
которого было моментально прижато к ребрам Ройланда. Еще до того, как он
размахнулся, чтобы дать сдачи.
- Ладно, - произнес Ройланд и опустил руку.
Господин Ито рассмеялся.
- Наверное, вы правы, майор Каппель. Он безусловно из одного из ваших
лагерей! Позвольте больше не задерживать вас. Я могу надеяться на то, что
мне сообщат о результатах этого дела?
- Разумеется, майор Ито, - заверил японца немец, спрятал пистолет в
кобуру и зашагал дальше. Не отстававшему от него Ройланду было ясно слышно
его ворчание относительно чертовой экстерриториальности.
Они спустились в подвальный этаж, где все надписи были по-немецки, и
в кабинете, на двери которого была табличка "Старший офицер группы связи",
Ройланд наконец-то поведал свою историю. Аудитория его состояла из майора,
толстого офицера, к которому почтительно обращались "Полковник Бидерман",
и бородатого пожилого штатского, доктора Пикерона, которого вызвали из
другого кабинета. Единственное, что утаил от них Ройланд, было связано с
разработкой бомбы, и сделать это не составляло особого труда по доброй
старой привычке соблюдать секретность. Он на ходу придумал версию,
заключавшуюся в том, что лаборатория в Лос-Аламосе была исследовательским
центром по разработке новых способов получения электроэнергии.
Все трое молча выслушали его. Затем полковник спросил довольно
веселым тоном:
- А кто такой этот Гитлер, которого вы упомянули?
К такому повороту Ройланд совершенно не был готов. У него от неожиданности отвисла челюсть.
- Весьма странно, - заметил майор Каппель. - Но должен сказать о том,
что такая фамилия действительно фигурирует в анналах Третьего Рейха, хотя
и довольно бесславно. Некий Адольф Гитлер был агитатором в ранний период
истории партии, но, насколько мне помнится, он затеял интриги против
фюрера во время Триумфальной Войны и был казнен.
- Типичный сумасшедший, - кивнул полковник в сторону Ройланда. - Разумеется, стерилизован?
- Не знаю. Наверное. Доктор, пожалуйста...
Доктор Пикерон быстро произвел проверку и обнаружил, что у Ройланда
все на своем месте. Это его очень удивило. Затем они вспомнили, что
неплохо было бы проверить его лагерный номер, который должен быть
вытатуирован на левом бицепсе, но такового не нашли. После этого, уже
окончательно сбитые с толку, они выяснили также и то, что нет у него
личного номера, наносившегося при рождении и которому полагалось
находиться над левым соском на груди.
- Да и башмаки на нем, я только что заметил это, какие-то странные, -
запинаясь промямлил доктор Пикерон. - Сэр, когда вы в последний раз видели
прошитые туфли и крученые шнурки?
- Вы, должно быть, проголодались? - неожиданно спросил полковник. -
Доктор, велите моему адъютанту принести что-нибудь перекусить... для
доктора.
- Майор, - осмелел Ройланд. - Я надеюсь, никакого вреда не будет
причинено тому парню, который подобрал меня на дороге. Вы велели ему
доложить о себе.
- Не бойтесь, э... э... доктор, - ответил майор. - Это же надо, такая
заботливость! Вы германской крови?
- Точно не знаю. Вполне возможно.
- Должно быть! - воскликнул полковник.
Появился поднос с тарелкой мяса и овощами. Там же стоял бокал пива.
Увидев еду, Ройланд забыл обо всем остальном. Покончив с нею, он произнес
настойчиво:
- Так вы мне верите? Ведь до сих пор должны храниться отпечатки
пальцев, и это подтвердит правдивость всего того, о чем я вам рассказал.
- Я чувствую себя весьма глупо, - признался майор. - Возможно, вы
продолжаете водить нас за нос. Доктор Пикерон, разве один немецкий ученый
не установил раз и навсегда теоретическую и практическую невозможность
ядерной энергии, не доказал, что нельзя получить избыточную энергию по
сравнению с затраченной?
Пикерон кивнул и произнес с уважением:
- Это был Гейзенберг. В 1953 году, во время Триумфальной войны. Его
группе были тогда поручены исследования в области электрического оружия, и
она разработала ослепляющую бомбу. Однако этот факт сам по себе еще не
делает бессмысленным рассказ доктора. Он ведь говорит о том, что его
группа только пыталась произвести ядерную энергию.
- Нам придется произвести тщательную проверку всего этого, - сказал
полковник. - Доктор Пикерон, займитесь этим человеком, кем бы он ни был, в
своей лаборатории.
Лаборатория Пикерона, располагавшаяся дальше по коридору,
представляла из себя место поражающей простоты, если не сказать пустоты.
Имевшиеся в ней посуда, реактивы и весы давали возможность производить
только простейший качественный и количественный анализ. Однако судя по
тому, что делалось в ней сейчас, можно было заключить, что не
использовались даже эти скромные возможности. Здесь производился анализ
образцов серы и ее производных. Для этого совершенно не нужно было держать
"доктора" каких-то там наук и вообще не требовался человеческий труд.
Проверять качество продукции в процессе ее производства должны были
соответствующие датчики; отключения параметров от расчетных должны были
автоматически записываться на лентах самопишущих приборов; автоматические
устройства должны были по крайней мере останавливать процесс и
сигнализировать о том, что отклонения от стандарта превысили допустимые
пределы, не говоря уже о том, что они могли бы успешно корректировать ход
производственного процесса и с случае возникновения каких-либо отклонений.
Однако здесь изо дня в день сидел Пикерон, производя титрование, осаждение
и взвешивание, вручную занося результаты в регистрационный журнал и
передавал их на завод по телефону!
Пикерон с гордостью показывал свою лабораторию Ройланду.
- Как физику, вам разумеется, не понять всего этого, - сказал он,
описав рукой полукруг. - Позвольте объяснить?
- Попозже, доктор, если будете настолько любезны. Мне хочется, чтобы
сначала вы ввели бы меня хоть немного в курс дела...
И Пикерон рассказал ему о Триумфальной Войне 1940-1955 годов и о том,
что произошло позже.
В 1940 году владения фюрера (герра Геббельса, разумеется, - этого
белокурого гиганта с челюстью героя и орлиным взором, портрет которого
можно было здесь увидеть на каждом углу) подверглись вероломному и
одновременному нападению со стороны введенных в заблуждение французов,
недочеловеков-славян и коварных британцев. Нашествие, которому потрясенные
немцы дали название "блицкриг", было по времени приурочено к вспышке
саботажа, отравления источников водоснабжения и массовым убийствам со
стороны евроцыган, о которых мало что известно. Скорее всего, что их уже
никого не осталось в живых.
В соответствии с неумолимыми законами природы германцы должны были
подвергнуться предельно возможному испытанию, чтобы выявить их полную
пригодность условиям жизни на Земле. Поэтому Германия подверглась
опустошению. Она была проутюжена танками как с запада, так и с востока.
Был взят даже сам Берлин! Однако Геббельсу со своей свитой, подобно
Барбароссе, удалось укрыться в горной цитадели, где он и стал дожидаться
своего дня. И такой день наступил на удивление быстро. Обманутые своим
правительством американцы высадили миллионный десант на Японские острова в
1945 году. Японцы сопротивлялись с почти что тевтонским мужеством. На
берег живыми выбиралось не более одного из двадцати американцев, а
продвинуться вперед хоть бы на милю удавалось только одному из сотни.
Особенно громадный урон наносили захватчикам женщины и дети, залегавшие в
замаскированных окопах, сжимая в своих объятьях артиллерийские снаряды и
авиабомбы, и подрывавшие их в тот момент, когда в непосредственной
близости от них оказывалось достаточно большое число солдат противника,
что разумеется, вполне оправдывало такое их поведение.
Месяцем позже была произведена вторая попытка высадки, для чего были
привлечены войска, которые приходилось наскребать отовсюду, включая
оккупационные силы на территории Германии.
- Вся сложность положения японцев, - пояснил Пикерон, - заключалась в
том, что они не представляли себе, каким собственно образом они могут
сдаться противнику, и поэтому они не сдавались. Они не могли победить, но
они еще были в состоянии продолжать самоубийственное сопротивление,
перемалывая при этом мужскую силу противника и свою собственную, женскую и
детскую - вот к какой хитрости прибегли японцы!
Третья волна десанта прорвалась к острову Кюсю и в конце концов
овладела им. Какая задача стояла теперь перед американцами? Еще одна атака
на остров Хонсю, главный остров, где жил император и где находились
основные святыни. Стоял 1946 год. Капризные как дети американцы устали от
войны и были на грани бунта. К тому времени погибли практически все лучшие
из них.
Вот тогда-то и прозвучал призыв по радио из горной цитадели фюрера:
"ГЕРМАНЦЫ! ВАШ ВОЖДЬ ВЗЫВАЕТ К ВАМ!" Последовали сто дней славы, во время
которых германская армия была воссоздана и изгнала войска оккупантов - к
этому времени состоявшие из детей, не имевших боевого опыта, с ничтожной
примесью еще не полностью выведенных из строя ветеранов. Были захвачены
аэродромы - люфтваффе вновь получило возможность выполнять свою работу.
Затем поход, скорее даже праздничное шествие до самого Ла-Манша, огромные
трофеи - склады военного снаряжения, дожидавшегося отправки на
тихоокеанский театр военных действий, миллионы комплектов теплого
обмундирования, прекрасные сапоги, горы провизии, штабеля снарядов и
взрывчатки, вытянувшиеся вдоль дорог Франции на десятки миль, тысячи
трехтонных грузовиков и целые озера бензина для них.
В апреле 1947 года в сторону Англии направились тысячи десантных
барж. До этого они предназначались для переброски в Тихий Океан.
А на другой стороне планеты британский флот продолжал бомбардировать
Токио, Нагасаки, Кобэ, Осаку, Хиросиму. Британцы - усталые женщины без
своих мужчин и дети, заждавшиеся своих отцов в течение вот уже восьми лет,
старики, охваченные смертельной тревогой за детей, были храбры, но не
безумны. Они приняли мир на почетных условиях и капитулировали.
Как только впервые в истории Германии была обеспечена безопасность с
запада, возобновился древний "дранг нах остен", ведшаяся с незапамятных
времен борьба тевтонов со славянами.
С горящими от восторга глазами доктор Пикерон продолжал:
- В те дни мы были достойны славы тевтонский рыцарей, отвоевавших у
нелюдей Пруссию! Европа наконец-то стала единой и германской. За пределами
Европы лежали погруженные во тьму кишащие людьми просторы Азии, народы
таинственные и непонятные, которыми пусть лучше управляют не германцы, а
рыцарственные японцы. Они получили подкрепление судами из Биркенхеда,
артиллерией с Путиловского завода, реактивными истребителями из Шаторуа,
сталью из Рура, рисом из долины реки По, селедкой из Норвегии, лесом из
Швеции, нефтью из Румынии, рабочей силой из Индии. Американские войска
были изгнаны с острова Кюсю зимой 1948 года, а затем после кровопролитных
боев - и с остальных островов, которыми они поочередно пользовались в
качестве плацдармов.
Ответного удара со стороны Америки не последовало. Ощетинившись, она
еще некоторое время угрожала безопасности Германской Атлантики и Японской
Пасифиды, но к 1955 году ее сопротивление было сломлено.
И вот уже в течение 150 лет немцы и японцы с тревогой взирают друг на
друга с берегов Миссисипи. Их ораторов любят называть эту реку рекой
дружбы, не имеющей на своих берегах ни одного укрепления. Имело место даже
определенное взаимопроникновение: японская колония занималась рыбной
ловлей у берегов Ньюфаундленда, в пределах Германской Америки, а в самом
сердце Японской Америки, в Нью-Мексико, имелась шахта по добыче серы,
входившая в концерн "Фарбениндустри". Вот здесь-то и объявился доктор
Эдвард Ройланд, теперь столь внимательно слушавший лекцию доктора
Пикерона, доктора Гастона Пьера Пикерона, чистокровного немца.
- Мы здесь, разумеется, самые что ни на есть провинциалы, - с грустью
произнес доктор Пикерон. - Живем просто, да и манеры у нас далеко не из
лучших. А разве можно было ожидать, что на этот аванпост пошлют германских
немцев?
Поэтому-то и приходится терпеть здесь нам, французским немцам.
- Вы все французы? - изумлено спросил Ройланд.
- Французские немцы! - строгим тоном поправил его Пикерон.
- Полковник Бидерман также французский немец. Майор Каппель - э...
итальянский немец. - Он брезгливо поморщился явно откровенно не скрывая
свое отношение к этому.
В тот самый момент, когда вопрос уже сорвался с губ Ройланда, как раз
в этот момент в лабораторию вошел итальянский немец.
- И все вы прибыли из Европы?
Они с удивлением поглядели на Ройланда.
- Мой дед, - ответил Пикерон, и тут Ройланд припомнил, что именно так
когда-то охраняли границы своей империи римские легионы-римляне,
родившиеся и выросшие в Британии или на Дунае, римляне, которые за всю
свою жизнь ни разу не бывали ни в Риме, ни в Италии.
- Так вот, вежливо произнес майор Каппель, - не стоит вдаваться в
дальнейшие подробности. Похоже не то, дражайший приятель, что вам не
удался этот маленький обман. - Он весело похлопал Ройланда по спине. -
Хотя, должен признаться, вы изрядно нас поводили за нос. А теперь
позвольте перейти к фактам.
- Его история вымышлена? - удивился Пикерон. - А обувь? А отсутствия
номеров? А то, что он, похоже, немного разбирается в химии?
- Ха-ха-ха! Да ведь он сам же сказал, что он по профессии физик. Это
само по себе подозрительно.
- Весьма. Определенные несоответствия есть. А все остальное?
- Что касается его номера, то кто знает почему его нет. И не все ли
равно, какая у него на ногах обувь? Пока он вас развлекал, я произвел
тщательную проверку. Не было никакого проекта "Манхэттен". Не существовали
ни доктор Оппенгеймер, ни доктор Ферми, ни доктор Бор. Не существует
никакой теории относительности, так же, как и эквивалентности массы и
энергии. От урана нет никакой другой пользы, кроме как подкрашивания
стекла в темно-оранжевый цвет. Такое понятие, как изотоп существует, но
оно не имеет никакого отношения к химии. Это термин, применяемый в Науке о
Расах для обозначения допустимого отклонения в пределах подрасы. Так что
вы на все это скажете, дражайший?
Судя по той убежденности, с какой говорил майор Каппель, Ройланду
показалось, что он провалился в другую Вселенную, мир с совершенно иными
физическими законами и другой с историей, туда, где Перу открыл Юлий
Цезарь, а молекула кислорода легче атома водорода. С трудом ему удалось
выдавить из себя:
- Каким образом вы все это выяснили, майор?
- Не думайте, что я никудышный работник, - улыбнулся Каппель. - Я
внимательно просмотрел информацию обо всем этом в Большой Энциклопедии.
Доктор Пикерон, химик, кивнул с важным видом, одобряя усердие майора
и неукоснительное соблюдение научного метода.
- Значит, вы не желаете рассказать нам правду о себе? - ободряюще
спросил майор Капель.
- Я могу только и дальше настаивать на том, что уже рассказал вам.
Каппель пожал плечами.
- В мои обязанности не входит задача переубедить вас. Я даже не
представляю себе с чего я мог бы начать. Хотя кое-что можно сделать без
всяких колебаний - например, отослать вас в трудовой лагерь.
- А что это такое, трудовой лагерь? - заикаясь, спросил Ройланд.
- О, силы небесные! Мой друг, это лагерь, где трудятся. Вас там
быстро приведут в соответствие. Дадут одежду, койку и еду, продолжал
майор, - и вы будете работать. Со временем вы избавитесь от своих
распущенных привычек бродяга, и вас можно будет выпустить на рынок рабочей
силы. И вы будете чертовски рады тому, что мы не погнушались позаботиться
о вас. - Лицо его несколько потускнело. - Между прочим, я опоздал с этим
вашим приятелем, платным мастером. Поверьте мне, я искренне сожалею об
этом. Я послал курьера в дисциплинарный отдел с приказом приостановить
дело. Ведь если вам удалось отобрать у нас целый час, то тем более вы
могли дурачить платного мастера седьмого разряда.
- Опоздали? Он убит? Всего лишь зато, что подобрал хичхайкера?
- Мне не ясно значение этого вашего последнего слова, - пожал плечами
майор. - Если на вашем диалекте это означает "бродягу", то ответ
однозначен - да! Он, между прочим, был седьмого разряда! Значит умел
читать. Вы либо придумали удивительно непротиворечивую свою лживую
историю, либо долго жили изолировано от других людей. Возможно ли такое?
Неужели где-то еще существует племя, состоящее из таких, как вы? Что ж,
следователи это выяснят. Такая у них работа.
- О! Да ведь он, наверно, один из потомков тех, что попрятались в
пещерах или других труднодоступных местах в конце Триумфальной Войны! О
них до сих пор ходят различные легенды! - Будто пораженный молнией
взорвался доктор Пикерон. - Скорее всего, он - абнерит.
- Ей-богу, вполне может быть, - медленно произнес майор Каппель. -
Такое станет предметом моей особой гордости - найти живого абнерита.
- Чьей... чьей гордости? - враждебно протянул д-р Пикерон.
- Пойду навести справки обо всем, что касается подобных легенд, -
сказал Каппель и направился к двери. По-видимому, вновь подошла очередь
Большой энциклопедии.
- И я тоже, - твердо объявил доктор Пикерон. Последнее, что видел
Ройланд, это то, как дружно они шагали по коридору, стараясь не отстать
друг от друга.
В этом было что-то нелепое. И при всем при этом они убили
простодушного поденщика Мартфилда только за то, что он подобрал
хичхайкера. Нацисты всегда были до нелепости смехотворны в своих
претензиях - жирный Геринг мнил себя юным Зигфридом, Гитлер - белокурым
викингом, Геббельс - высоким, Геринг - стройным. Шкодливые босяки, которые
даже не сумели придать хоть какую-то убедительность своим обвинениям
Димитрова в поджоге рейхстага. Весь мир хохотал во все горло над их
халтурой. А чего стоят эти грандиозные балаганные партийные шествия со
всякой помпезной ерундой вроде прикосновений флагов отдельных земель и
городов к тому священному знамени, на которое капала кровь из носа
мученика Хорса Весселя! И тем не менее, коричневая чума распространилась
по всей Европе, нацисты безжалостно истребляли людей....
Одно было ясным: жизнь в трудовом лагере в самом лучшем случае сведет
его в гроб своей безысходной скукой. Его посчитали неграмотным простаком,
потому-то ему и сошло с рук то, что не прощалось высокопоставленному в их
нелепой иерархии рабочему седьмого разряда. Ройланд стал рыться в стенном
шкафу в углу лаборатории - у него с Пикероном размеры одежды должны были
быть примерно одинаковыми...
Он нашел отутюженный комплект форменного обмундирования, а также
нечто вроде штатского костюма - несколько мешковатые штаны и подобие
кителя с жестким стоячим воротником. Очевидно, его можно было одеть, не
опасаясь, ибо для чего же тогда еще он здесь висел? И столь же очевидным
было то, что здесь совершенно неуместны его узкие брюки и фланелевая
рубаха. Ему было неизвестно, что ожидает его в этом новом одеянии, зато он
со всей определенность знал, что Мартфилд поплатился жизнью за то, что
подобрал на дороге человека в узких брюках и фланелевой рубахе. Ройланд
переоделся в штатский костюм, а свою собственную рубаху и брюки запихнул
на верхнюю полку шкафа. Подобно маскировки, по-видимому, было достаточно
для этих кровожадных клоунов. Он вышел в коридор, поднялся по лестнице,
пересек заполненный служащими вестибюль и вышел на заводскую территорию.
Никто не отдавал ему честь, и он никого не приветствовал сам. Он знал,
куда направляется - в добрую старую настоящую японскую лабораторию, где не
будет немцев.

Со студентами-японцами Ройланд был знаком еще в университете, и тогда
ему не хватало слов, чтобы выразить свое восхищение этим народом. Их ум,
скромность, собачье упорство и добродушие делали их, насколько это его
затрагивало, самим здравомыслящими людьми из всех, с кем он был знаком.
Тодзио и его военщина, насколько это касалось Ройланда, не были настоящими
японцами, а были просто тупыми солдафонами и интриганами. Настоящий японец
любезно выслушал бы его, спокойно сверил его рассказ с доступными ему
фактами...
Тут он потер щеку и вспомнил господина Ито и его удар по лицу. Что ж,
по-видимому, господин Ито тоже солдафоном и интриганом - и демонстрировал
перед немцами свою лояльность в этом горячем пограничном районе и без того
полном различных трудных проблем в сфере юрисдикции.
В любом случае, он ни за что не отправится в трудовой лагерь, чтобы
дробить там скалы или валить лес до тех пор, пока этим недоумкам не
покажется, что он приведен в "должное соответствие". Там он через месяц
сойдет с ума.
Ройланд подошел к ректификационным колоннам и побрел вдоль
стеклянного трубопровода, по которому текла производимая в них серная
кислота, пока не вышел к большому сараю, где мужчина с взметнувшимися как
надкрылья жука бровями наполнял кислотой огромные, обтянутые рогожей,
бутыля и выставлял их наружу. Он пошел следом за рабочими, которые грузили
их на ручные тачки и подкатывали к другой двери сарая, где размещался
склад. С другой стороны сарая другие рабочие грузили их на закрытые
грузовики, которые время от времени отъезжали отсюда.
Ройланд притаился в углу склада за баррикадой из бутылей и стал
прислушиваться к перебранке между диспетчером по отгрузке и водителями и
той отборной ругани, которою грузчики осыпали бутыля.
- Ну-ка, погрузи, придурок, эту чертову партию во Фриско! Какое мне
до тебя дело! Этот груз должен быть отправлен в полночь!
И вот, через несколько часов после того, как стемнело, Ройланд ехал
на запад. Дышать было что нечем, к тому же он находился в отнюдь не
безопасной компании почти четырех тысяч литров кислоты. Единственной его
надеждой было то, что ему попадется осторожный водитель.

Ночь, день, затем еще одна ночь на дороге. Грузовик останавливался
только на заправочных станциях. Водители непрерывно сменяли друг друга,
прямо за рулем перекусывали бутербродами и дремали в свободную смену. На
вторую ночь пошел дождь. Изловчившись, Ройланд слизывал капли, которые
стекали по покрывавшему кузову брезенту. Как только чуть-чуть рассвело, он
протиснулся к заднему борту и увидел, что они едут мимо орошаемых полей,
на которых выращивают овощи. Вид воды в оросительных канавах вконец
доконали его. Услышав характерный лязг в коробке передач при переключении
на низшую скорость перед поворотом, он перекинул свое тело через задний
борт и выпал из кузова. Он был настолько слаб и беспомощен, что плюхнулся
на асфальт как мешок с песком.
Не обращая внимание на ссадины, он поднялся и побрел к одной из
наполненных водой до краев канаве шириной в метра полтора. Он пил, пил и
пил. На этот раз старинная пуританская пословица оказалась верной. Он
немедленно выпустил наружу почти все, что еще не успел впитать в себя его
ссохшийся желудок. Его это нисколько не смутило. Сам процесс питья вознес
его на вершину блаженства.
Помидоры в поле были почти зрелыми. Ему страстно захотелось есть.
Едва он увидел этих порозовевших красавцев, он сразу же понял, что нет
ничего в мире более желанного для него, чем помидоры. Первый он ел с такой
жадностью, что сок бежал по подбородку. Следующие два он съел не так
быстро, дав возможность зубам насладиться твердостью кожуры и восторженно
смакуя языком их восхитительный вкус. Всюду, куда только мог проникнуть
его взгляд, были помидоры. Тем не менее, прежде, чем двинуться дальше, он
набил ими карманы.
Ройланд был счастлив.
Прощайте германцы с вашей гадкой похлебкой и манерами людоедов.
Взгляните-ка на эти прекрасные поля! Японцы - вот люди, которым внутренне
присуща артистичность, люди, которые умеют привнести красоту в каждую
мелочь обыденной жизни. И к тому же из них получаются чертовски хорошие
физики. Ограниченные крутыми скалистыми берегами своей родины, стесненные
столь же, как он в кузове автомобиля, они поднимались мучительно и
искривлено. Почему же им не выбраться на просторы планеты, чтобы
обеспечить больше места для дальнейшего роста? И какой еще существует для
этого способ, кроме войны? В эти мгновения он готов был с легкостью понять
психологию людей, которые вырастили для него эти прекрасные овощи.
Его внимание привлекло темное пятнышко, своей формой напоминавшее
человека. Оно находилось у самого края одной из канав справа от него. А
затем плавно соскользнуло в канаву, Ройланд увидел всплеск, какое-то
барахтанье, после чего пятно это стало тонуть.
Прихрамывая, Ройланд побежал прямо через поле. Он не знал, хватит ли
у него сил, чтобы плыть. Пока он стоял, мучительно размышляя об этом на
краю канавы и вглядываясь в воду, рядом с ним на ее поверхности показалась
волосатая голова. Он нагнулся, вытянулся как только мог и схватил за
волосы. Тем не менее, сделал он это все настолько отрешенно, что ощутил
мучительную боль, когда в карманах его пиджака полопались помидоры.
- Спокойно, - пробормотал он про себя, дернул голову к себе,
подхватил ее другой рукой и приподнял над водой. Прямо перед ним оказалось
удивленное лицо, взор тонувшего потускнел, и он потерял сознание.
Добрые полчаса Ройланд несмотря на то, что сам совершенно выбился из
сил, не прекращал отчаянные попытки вытащить тело на берег канавы, то и
дело подкрепляя свои усилия едва слышной бранью. В конце концов он сам
свалился в воду, тут же обнаружил, что вода едва доходит ему до груди,
вытолкнул обмякшее тело на грязный и скользкий берег канавы. Он не знал,
жив ли еще этот человек или уже мертв, да и было это как-то ему совершенно
безразлично. Он отчетливо сознавал только одно - то, что он не в состоянии
просто так уйти отсюда и оставить начатое дело завершенным лишь
наполовину.
Вытолкнутое им на берег тело принадлежало уроженцу Востока средних
лет, скорее китайцу, чем японцу, хотя Ройланд не сумел бы объяснить,
исходя из чего он пришел к такому выводу. Одеждой его были насквозь
промокшие лохмотья. С широкого матерчатого пояса свисала кожаная сумка
размером с коробку для сигар. Единственным ее содержимым была красивая
фарфоровая бутылка, покрытая голубой глазурью. Ройланд принюхался и
отшатнулся. В ней было что-то вроде супер-джина! Он понюхал еще, а затем
сделал не очень большой глоток из бутылки. Он все еще продолжал
откашливаться и протирать глаза, когда почувствовал, что бутылку у него
отобрали. Подняв глаза, он увидел, что китаец, глаза которого так еще и не
открылись, аккуратно подносит горлышко бутылки к своим губам. Китаец пил
долго и нудно, затем водворил бутылку в сумку и только после этого открыл
глаза.
- Достопочтенный сэр, - произнес по-английски китаец с явно
выраженным калифорнийским акцентом. - Вы снизошли до того, чтобы спасти
мою ничего не стоящую жизнь. Могу ли я услышать ваше высокочтимое имя?
- Ройланд. Тише, тише. Не пытайтесь встать. Вам даже говорить еще
нельзя.
За спиной у Ройланда раздался пронзительный крик.
- Украли помидоры! Подавили кусты! Дети, будьте свидетелями этого
перед японцами!
О Боже! Что это?
Очень черный человек, одна кожа да кости, но не негр, в грязной
набедренной повязке, а рядом с ним в порядке понижения роста пять таких же
худых и черных отпрысков в точно таких же повязках. Все они прыгали, тыкая
пальцами в сторону Ройланда, и что-то угрожающе кричали. Китаец застонал,
сунул руку куда-то в свое изодранное одеяние и выудил пачку намокших
денег. Отделив от нее одну бумажку, он протянул ее высохшему мужчине и
рявкнул:
- Убирайтесь отсюда, вонючие варвары с той стороны Тянь-Шаня! Мой
господин и я подаем вам милостыню, а не отступные.
Тощий дравид или кто-бы там ни было еще схватил деньги и стал
причитать:
- Этого мало за такую ужасную потраву! Японец...
Китаец взмахом руки прогнал его прочь, как назойливую муху, и
произнес, обращаясь к Ройланду :

- Если бы только мой господин снизошел до того, чтобы помочь мне подняться...
Ройланд нерешительно помог ему стать на ноги. Мужчина шатался из
стороны в сторону то ли от того, что нахлебался воды, едва не утонув, то
ли от жуткой дозы алкоголя, которую он после этого принял. Держась друг за
друга, они побрели к дороге, преследуемые пронзительными предостережениями
не наступать на кусты.
Выйдя на дорогу, китаец представился:
- Мое недостойное вашего слуха имя - Ли По. Не соизволит ли мой
господин указать, в каком направлении нам надлежит следовать?
- Что это вы заладили, господин да господин? - не скрывая своего
раздражения, спросил Войланд. - Если вы так мне благодарны, то это
прекрасно, но я все-таки никакой не господин над вами.
- Моему господину угодно шутить, - удивленно заморгал китаец. Очень
учтиво, стараясь не обидеть Ройланда и называя его в третьем лице, чтобы
не дай бог ничего не случилось, Ли По объяснил, что Ройланд, вмешавшись в
исполнение небесного предопределения, в соответствии с которым Ли По
должен был пьяный свалиться в канаву и утонуть, тем самым взял теперь
судьбу Ли По в свои руки, ибо небожители умыли теперь свои, и он им больше
уже не нужен. Он понимающе выразил свое сочувствие к беде, постигшей
Ройланда и заключавшейся в том, что спасение утопающего налагает на
спасителя определенные обязательства, что усугубляется тем, что у него
отменный аппетит, что он известен своей нечестностью и страдает судорогами
и коликами всякий раз, когда сталкивается с необходимостью работать.
- Меня все это мало волнует, - сердито произнес Ройланд. - По-моему,
существовал когда-то еще один Ли По. Поэт, не так ли?
- Ваш верный слуга почитает своего тезку как величайшего из пьяниц,
известных в Поднебесной, - заметил китаец и мгновением позже резко
пригнулся, ударил Ройланда сзади по ногам с такой силой, что тот плюхнулся
вперед на все четыре и шлепнулся головой об асфальт, после чего выполнил
такой же почтительный поклон сам, только более грациозно. Пока они
смиренно сгибали спины, мимо них прогромыхал какой-то экипаж.
- Смею униженно заметить, - с упреком в голосе произнес Ли По, что
моему господину неведом этикет, который принадлежит скрупулезно соблюдать.
Соблюдать при встрече с нашими благородными повелителями. Небрежность при
его соблюдении стоила головы моему ничтожному старшему брату, когда ему
было двенадцать лет. Не будет ли мой господин настолько любезен, чтобы
объяснить, как это ему удалось достичь столь почтенного возраста, не
научившись тому, чему учат детей еще в колыбели?
Ройланд рассказал китайцу всю-всю правду. Время от времени Ли По
испрашивал дополнительные разъяснения, и из вопросов, которые он задавал,
постепенно стал вырисовываться его умственный кругозор. У него ни на
мгновенье не возникало ни малейшего сомнения в том, что именно "волшебная
магия" забросила Ройланда вперед времени на целое столетие, если не
больше, однако он никак не мог уразуметь того, почему не были предприняты
столь же магические предосторожности для того, чтобы предотвратить
губительный исход эксперимента с Пищей Богов. У него возникло
предположение, исходя из описания хижины Нахатаспе, что установка простой
легкосъемной стенки под прямым углом к двери в хижину могла отвадить
любых, пусть даже крайне зловредных демонов. Когда же Ройланд стал
описывать свое бегство с немецкой территории на японскую и причины,
которые побудили его к такому бегству, лицо китайца совсем поникло и
потускнело. Ройланд решил, что Ли По в глубине души посчитал его не
очень-то благоразумным за то, что он вообще решил покинуть какое угодно
любое другое место ради того, чтобы очутиться здесь.
И все же Ройланд надеялся на то, что это его предположение не
оправдается.
- Расскажите мне, каковы здесь условия жизни? - спросил он.
- Эта местность, - начал Ли По, - находится во владении наших щедрых
и благородных повелителей и является прибежищем для всех, у кого кожа
чуточку темнее выцветших на солнце костей. Здесь сыны страны Хань, подобно
мне, или страны Инда, жившие по ту сторону Тянь-Шаня, имеют возможность
обрабатывать землю и растить сыновей и внуков, которые будут почитать нас,
когда нас уже не станет.
- А что это вы упомянули, - заинтересовался Ройланд, - какие-то
выцветшие на солнце кости? Здесь, что, белых людей убивают, едва завидев
их, или нет?
Ли По начал неумело юлить, стремясь уйти от прямого ответа.
- Мы сейчас приближаемся к деревне, где я, недостойный, служу
прорицателем, врачевателем, поэтому по случаю и по мере необходимости
сказителем. Пусть моего господина не тревожит цвет его кожи. Ваш низкий
слуга загрубит кожу своего повелителя, соврет что-нибудь подходящее раз
или два, и его господин сойдет за простого прокаженного.

Через неделю Ройланд понял, что не так уж плоха жизнь в деревне Ли
По. Она представляла из себя селение, состоящее из саманных лачуг, в
котором на берегу оросительной канавы достаточно большой, чтобы
удостоиться титула "канал", жило около двухсот душ. Где была расположена
эта деревня, толком никто не знал. Ройланд предположил, что она находится
в долине Сан-Фернандо. Почва здесь была тучной и плодоносила круглый год.
В основном здесь выращивали огромную редиску, которая была слишком грубой,
чтобы годиться в пищу людям. Жители деревни считали, что она идет на корм
цыплятам где-то к северу. Во всяком случае, они собирали урожай,
пропускали редиску через огромную дробилку с ручным приводом, и ломтики ее
хранили в темном месте. Каждые несколько дней приезжал на грузовике
японец, принадлежавший к одной из низших каст, жители грузили несколько
тонн молотой редиски в кузов и больше уже никогда ее не видели. Считалось,
что ее поедают цыплята, а затем цыплят едят японцы.
Жители деревни тоже ели цыплят, но только на свадьбах и похоронах.
Все остальное время они питались выращенными ими же самими овощами на
участках площадью по четверть акра на одну семью. Участки эти
обрабатывались столь же тщательно, как обрабатывает искусный ювелир грани
бриллианта. На выращивание одного качана капусты затрачивалось до ста
рабочих часов за те девяносто дней, что проходили от посева до созревания,
и эти часы затрачивали бабка, дед, сын, дочь, старший внук и так далее
вплоть до самого последнего малыша. Теоретически, вся семья должна была бы
умереть с голода, ибо один качан капусты не запасал энергию, эквивалентную
ста часам трудозатрат. Тем не менее, почему-то этого не происходило, а
люди просто оставались худыми, приветливыми, работящими и плодовитыми.
Согласно императорскому указу говорили они все по-английски. Причиной
этого, скорее всего, было лишь то, что они были простой недостойны того,
чтобы объясняться по-японски, так же, как и рисовать на стенах своих домов
императорские хризантемы, а оставлять им их прежние родные языки и
диалекты было неблагоразумно исходя из политических соображений.
Жители деревни представляли из себя смесь китайцев, индусов,
дравидов, и, к удивлению Ройланда, японцев низших каст и
японцев-отверженных. Ранее ему было бы даже невдомек, что такое бывает.
Согласно деревенскому преданию некий господин по имени Угецу, разумеется,
самурай, когда-то давным-давно, сказал, указывая на пьяную гурьбу в одной
из гонконгских тюрем: "Я забираю эту партию", - и эта "партия" и стала
предками жителей деревни, которые были вывезены в Америку по дешевке в
качестве балласта и поселены вдоль "канала", получив распоряжение
выращивать положенную им квоту редиски. Место это во всяком случае
называлось деревней Угецу, и, если и некоторые из потомков были
трезвенниками, то другие, подобно Ли По, придали яркий колорит легенде в
отношении первопричины переселения их предков в Калифорнию.
Через неделю он перестал притворяться, что страдает болезнью Хоузена,
и смог смыть грязь со своего лица. От него только требовалось не
попадаться на глаза японцам из высших каст, и, в особенности, самураям. Но
в этом не было ничего необычного. Не попадаться на глаза самураям было
весьма благоразумно со стороны кого угодно.
В деревне этой Ройланд вскоре обнаружил, что не были настоящими, на
всю жизнь, ни его первая любовь, ни первая религия, которую он
исповедовал.
Он обустроился, привык к неспешному ритму жизни, свойственному
уроженцам Востока, их повторяющимся непрестанным трудам. Его уже совсем не
удивляло то, что он запросто может пересчитать все свои ребра. Когда он
съедал миску искусно приготовленных овощей, то ощущал достаточную сытость.
Он был сыт настолько, что мог еще один день не торопясь ковыряться в поле.
Было даже по-своему приятно обрабатывать тучную почву деревянной мотыгой.
Разве некогда люди не покупали специально песок, чтобы предоставить своим
детям возможность делать то же, что теперь делал он? И еще завидовали
этому их невинному занятию? Вот Ройланд и занимался этим вполне невинно и
только после того, как грузовик приехал за урожаем в шестой раз со времени
его прихода в деревню, он впервые стал ощущать, как в нем просыпается
вожделение. Находясь на грани голодной смерти (только кто это осознавал -
все жители деревни находились на этой грани), разум его отупел, чего
нельзя было сказать о нижней части тела. Она вся полыхала пламенем, и он
стал озираться по сторонам, работая в поле, и первую же девушку, которая
не показалась ему отталкивающей, он полюбил безо всякой меры.
Смущенно поведал он об этом Ли По, который по совместительству был
еще и сватом в деревне Угецу. Сказитель в восторге закатил глаза. Он тут
же побрел вперевалку за необходимой информацией и вскоре вернулся.
- У моего господина очень разумный выбор. Рабыня, на которой он
изволил остановить свой божественный взгляд, известна как Вашти, дочь Хари
Босе, самогонщика. Она - седьмой ребенок в семье, и поэтому вряд ли
следует ожидать с нее хорошего приданого (я запрошу пятнадцать
сорокалитровых бочонков самогона, но соглашусь и на семь), однако всей
деревне известно, что она искусна в ремеслах и очень работящая как в поле,
так и дома. Боюсь, что у нее характерная для индусов привычка все время
хныкать и горестно сокрушаться по всяческой причине, но дюжина - и не
больше - хороших взбучек заставит ее сохранить эту привычку для подобающих
случаев - таких, как например, посещение матери или сестер.
Вот так, в полном соответствии с мудрыми обычаями деревни Угецу,
Вашти в тот же вечер перешла в хижину, которую Ройланд делил с Ли По, а
китаец отправился спать к своим закадычным дружкам, искренне удивляясь
странному распоряжению своего господина. Он униженно молил Ройланда о том,
чтобы тот разрешил ему остаться, поясняя свою просьбу тем, что в хижине
будет совершенно темно, и поэтому любые ссылки на отсутствие уединения
являются по самой меньшей мере ничем не оправданной блажью.
Однако Ройланд был неумолим, и поскольку Ли По по сути в общем-то не
возражал, то сразу же повиновался.
Это была удивительная и странная ночь, за время которой Ройланд
познал все, что касалось главного индийского национального развлечения и
наиболее развитого вида искусства. Вашти, даже если и считала его
слабоватым по части теории, в общем-то не жаловалась. Совсем напротив, ибо
когда Ройланд проснулся, то обнаружил, что она то и дело что-то непонятное
делает с его ногами.
- Еще? - недоверчиво подумал он. - Ногами?
Вслух же робко попытался выяснить смысл ее манипуляций.
- Поклоняюсь большому пальцу ноги моего повелителя - будущего мужа, -
покорно ответила она. - Я - женщина набожная, и чту обычаи старины.
Она намазала его большой палец красной краской и обратилась к нему с
молитвой, после чего приготовила завтрак - острый овощной салат,
оказавшийся очень вкусным. Пока он ел, она молча глядела на него, затем
скромно облизала миску с его объедками. Затем дала ему одежду, которую
перестирала, пока он спал, и, умыв его, помогла одеться. Ройланд подумал
недоверчиво: "Невероятно! Наверное, это для видимости, чтобы набить себе
цену перед женитьбой". Однако тут же увидел, как она без всякого
промедления, сразу же после того, как одела его, стала полировать его
деревянные грабли. В этот день, работая в поле, он окольными путями стал
расспрашивать других жителей деревни и узнал, что она будет ему служить
точно так же всю оставшуюся жизнь после свадьбы. Если же женщина
обленится, то ему следует поколотить ее, но такое может произойти не более
одного-двух раз в год. Здесь у нас, в деревне Угецу, девушки очень хорошо
воспитаны.
Таким образом, крестьянину-мужчине Угецу жилось по-своему даже лучше,
чем кому-либо из "его" эпохи, если только он не был миллионером.
Ройланд настолько отупел от недоедания, что уже стал не в состоянии
уразуметь той простой истины, что это касается только мужской половины
населения деревни Угецу.
Подобным же образом, к нему пришла и вера. Однажды он зашел к одному
из жителей деревни, который по совместительству был таоистским
священником. Зашел, в основном, из-за того, что ему наскучили бесконечные
послеобеденные сказания Ли По. Вместо того, чтобы слушать вместе со всеми
(и столь же безразлично) непрекращающуюся повесть о великом желтом
императоре, о прекрасной, но порочной принцессе Изумруд и о
добродетельной, но простодушной принцессе Лунный Цветок, он заглянул к
служителю таоистского культа и сейчас же попался на крючок.
Довольно приятный с виду старичок, днем занимавшийся изготовлением
нехитрых орудий крестьянского труда, заронил в его душе несколько жемчужин
мудрости, некоторые Ройланд своим затуманенным голодом разумом не
воспринял как перлы неописуемой ерунды, и продемонстрировал Ройланду, как
нужно погружаться в состояние медитации - сосредоточенного размышления.
Это сработало с первого же захода. Ройланд тотчас же закупорился в
непрошибаемое состояние "самадхи" - восточную версию самовнушаемого
озарения - что вызвало у него потрясающее ощущения и не оставило похмелья
после того, как он вышел из этого состояния. В колледже он свысока
поглядывал на всех студентов, которые ходили на лекции по психологии, и
поэтому сам в ней совершенно не разбирался. Ему ничего не было известно о
самогипнозе, которому его научил этот очень приятный старичок. В течение
нескольких дней он был всецело охвачен религиозным пылом, однако когда он
пытался заговорить о путях господних с Ли По, то китаец неумолимо менял
тему разговора.
Понадобилось убийство, чтобы он сумел высвободиться из пут любви и
религии.
В сумерки они все сидели и слушали как обычно сказителя. Ройланд
пробыл здесь всего лишь один месяц, но, насколько он понимал, теперь ему
суждено было оставаться здесь до конца дней своих. Скоро он официально
возьмет себе жену... Он уже был уверен в том, что познал истину об
окружающей его Вселенной путем таоистского самосозерцания. Чего же ему еще
недоставало? Чтобы хоть что-то здесь изменить, нужно было затратить
чудовищное количество энергии, а ее-то в таких масштабах у него и не было.
Ему приходилось размеренно тратить свои силы, деля их поровну между днем и
ночью: днем нужно было как можно больше приберечь энергии для ночных
любовных утех, но и ночью нужно было столь же бережно расходовать энергию,
чтобы сэкономить для завтрашней работы в поле. Он был бедняком и не мог
себе позволить ни малейшего отклонения от раз и навсегда заведенного ритма
жизни.
Ли По как раз дошел до довольно пикантного места, когда желтый император провозгласил, весь сгорая от страсти: "Так пусть она умрет! Каждый, кто осмелится противиться нашей божественной воле...", когда по лицам слушателей сверкнул луч карманного фонарика. Все сразу же сообразили, что это самурай - в кимоно и с мечом, и стали спешно кланяться, но самурай раздраженно (все самураи непрерывно были в крайне возбужденном состоянии) закричал:
- А ну сидите спокойно, болваны! Я хочу посмотреть на ваши тупые лица. До меня дошел слух, что в этой вонючей навозной яме, которую вы называете деревней, есть одно весьма примечательное лицо.

Он пошарил рукой по земле и нашел фонарик самурая. С его помощью он обыскал окрестности деревни, пока не обнаружил автомобиль с деревянным кузовом, на котором приехал самурай. О скрежетом завелся мотор, и через минуту грузовик грохоча покатился по грязному поселку в направлении шоссе.

Ройланд мчался на запад всю ночь. Карту Южной Калифорнии он
представлял себе весьма смутно, но надеялся все-таки добраться до
Лос-Анжелеса. В большом городе гораздо больше шансов на то, чтобы
затеряться. Надежду на то, чтобы повстречать современных двойников своих
прежних сокурсников наподобие, например, Джимми Икимура, он отбросил
начисто. Они, очевидно, просто перевелись. Да и как же могло быть иначе?
Обстоятельства сложились так, что войну выиграли солдатня и политиканы, а
потому им и вся власть! Опираясь на древнюю формулу - от добра не ищут -
Тодзио и его клика решила: раз войну выиграл фанатичный феодализм совсем
неплохая штука, из чего со всей очевидностью следовало, что чем глубже
фанатизм и чем сильнее феодализм, то тем лучше. Вот и появились деревня
Сукоси и деревня Угецу, деревня Ики и деревня Ни, долина Сан и долина Ши,
образовав ту часть Великой Японии, которая когда-то называлась Северной
Америкой и в которой теперь процветал добрый старый феодализм с внутренне
присущей ему враждебностью всяким мыслям и нововведениям, от чего
оставалось только волком выть. Что он, собственно, и сделал.
Единственная маленькая фара за всю ночь, проведенную Ройландом на
шоссе, высветила всего лишь несколько других машин - настоящая феодальная
деревня сама снабжала себя все необходимым для своей жизни.
Бензин кончился к тому моменту, когда за его спиной небо начало
сереть. Ройланд столкнул машину в кювет и побрел дальше пешком. Когда
стало совсем светло, он уже был в полуразрушенно, хаотически разбросанном,
провонявшим тухлыми отбросами и ржавым железом городе, название которого
было ему неизвестно. Похоже было, что никто не обращал внимание на то, что
он - "белый". Для того, чтобы выяснить, по-видимому, нужно было хорошенько
к нему присмотреться. Месяц работы в поле стал причиной того, что кожа его
покрылась темно-коричневым загаром, а месяц художественно оформленных
овощных блюд оставил на нем лишь кожу да кости.
Улицы города были как бы устланы живым ковром из пробуждающихся
людей. Казалось, они были вымощены распростертыми на земле жемчужинами,
женщинами и детьми, которые начинали понемногу шевелиться, зевать и
протирать заспанные глаза. Время от времени кто-либо из них отправлял свои
естественные нужды в сточные канавы, которые тянулись по осевым линиям
каждой из улиц, и люди делали это, как страусы - пряча глаза - пряча глаза
и отворачивая голову.
Какие только исковерканные варианты английского языка не звучали в
ушах Ройланда, пока он брел между телами уличных обитателей этого города!
Но здесь должно быть не только это, уговаривал он себя. Это всего
лишь убогие промышленные окраины, районы проживания поденщиков и люмпенов.
Где-то в городе ведь должны еще существовать красота, наука и культура!
До самого полудня он бесцельно шатался по городу, но ничего подобного
не обнаружил. Все эти горожане были потребителями пищи, продавцами пищи,
разносчиками пищи. Они брали друг у друга одежду в стирку и продавали друг
другу жареные бобы. Они изготовляли автомобили. (Да! Здесь были мастерские
по производству автомобилей, в которых работала одна семья и где, по всей
вероятности, делали не более шести пикапов за год, обрабатывая
металлические детали вручную напильниками!) и ящики для апельсинов,
корзины и гробы, счеты, гвозди и башмаки.
Таинственный Восток вновь явился миру во всем своем великолепии, с
горечью подумал Ройланд. Индусы, китайцы и японцы завоевали для себя
прекрасное жизненное пространство. Они могли бы прекрасно обустроиться в
нем и сделать жизнь приятной для всех, а не только для горстки
аристократов, которых он оказался не в силах обнаружить в этом людском
месиве... Да, азиаты своего добились вновь. Со все той же
безответственностью, что и прежде, они занялись размножением и не
остановятся теперь уже до тех пор, пока ими не заполнится вся планета.
Ему удалось найти только одно здание, вокруг которого сохранилось
свободное пространство и которое пережило и землетрясения, и непотушенные
окурки. Это было германское консульство.
"Я подарю бомбу немцам", подумал он. "А почему-бы и нет? Этот мир для
меня совершенно чужой. А взамен я потребую определенный комфорт и уважение
на всю оставшуюся жизнь. Пусть они взрывают друг друга".
Он поднялся по ступенькам консульства и охраннику в черной форме у
массивных дверей с бронзовыми накладками продекламировал все, что ему
удалось запомнить из учебника оптики Ламберта на немецком языке. Он еще
знал несколько строк из Гете, но они были рифмованными, и это могло
вызвать подозрение у охранника.
Немец, разумеется, стал по стойке "смирно" и произнес извиняющимся
тоном:
- Я не говорю по-немецки. Что вы хотели сказать, сэр?
- Проведите меня к консулу, - с напускной строгостью сказал Ройланд.
- Да, сэр. Сейчас же, сэр. Вы... э... разумеется, агент, сэр?
- Зихерхайт битте! - сухо бросил Ройланд, подразумевая под этими
словами - Исполняйте то, о чем я вас попросил.
- Да, да. Сюда, пожалуйста, сэр.

Консул оказался человеком воспитанным и на удивление чутким. Он был
несколько изумлен правдивым рассказом Ройланда, но, тем не менее, время от
времени повторял:
- Понимаю. Понятно. Вполне возможно. Продолжайте, пожалуйста.
В заключение Ройланд сказал:
- Эти люди на серном руднике, я надеюсь, не были типичными
представителями рейха. Одни из них, во всяком случае, жаловался мне на то,
что его заела тоска от службы в таком захолустье. В своих рассуждениях я
исхожу из предпосылки, что в вашем рейхе должен быть высокий
интеллектуальный уровень общества. Я прошу вас о том, чтобы мне была
представлена возможность переговорить в течение... хотя бы двадцати минут
с настоящим физиком. Вы, мистер консул, никогда не будете раскаиваться в
этом. Я в состоянии перевернуть все имеющиеся у вас представления об
атомной... энергии, - он до сих пор не осмеливался произнести вслух это
слово. Бомба все еще была для него чем-то вроде запрещенного удара ниже
пояса.
- Все это очень интересно, доктор Ройланд, - серьезно произнес
консул. - Ну что ж, я рискну. Что я потеряю от того, что при встрече с
нашим ученым выяснится, что вы просто умеющий внушать доверие лунатик? -
Он улыбнулся, чтобы несколько смягчить сказанное. - В общем-то,
практически ничего. А что я приобрету зато, с другой стороны, если ваша
необычная история окажется правдой? Очень многое. Я согласен поставить на
вас, доктор. Вы сегодня ели?
Ройланд испытывал ни с чем не сравнимое облегчение. Позавтракал он на
кухне в подвале консульства вместе с охранниками - завтрак оказался
плотным и весьма... гадким. Тушенное легкое под острым соусом и пара чашек
кофе. В конце завтрака один из охранников закурил вонючую тонкую сигару,
вроде тех, которые в "свое" время он видел только на карикатурах Джорджа
Гроджа, изображавших нацистов различных мастей. Перехватив его удивленный
взгляд, охранник предложил ему точно такую же.
Ройланд сделал глубокую затяжку и умудрился не поперхнуться. Вонь тот
час же пропитала весь рот и забила жирный привкус тушенки. Вот одна из
привлекательных черт третьего рейха, подумал он, и одна из очень смешных
сторон его. Обитатели его были, в конце концов, просто людьми - несколько
жестокими, очень занятыми людьми, наделенными большой властью - но все же
людьми. Под этим понятием он, естественно, подразумевал представителей
Западной индустриальной цивилизации, вроде него самого.
После завтрака один из охранников отвез его на грузовике за город на
аэродром. Самолет был чуть побольше, чем Б-29, который он когда-то видел,
и у него не было пропеллеров. Ройланд догадался, что это как раз и есть
тот самый "реактивный" самолет, о котором упоминал доктор Пикерон. У трапа
самолета охранник передал его досье сержанту люфтваффе и весело попрощался
с Ройландом.
- Счастливой посадки, парень. Все будет хорошо.
- Спасибо, - с готовностью откликнулся Ройланд. - Я не забуду вас,
капрал Коллинз. Вы очень мне помогли.
Коллинз отвернулся.
Ройланд взобрался по трапу в салон самолета. Большинство сидений были
заняты. Он опустился на одно из пустых кресел у очень узкого прохода.
Сосед его был в обшарпанной одежде, на лице были следы давних побоев.
Когда Ройланд обратился к нему, он только съежился и начал тихонько
всхлипывать.
В салон поднялся сержант люфтваффе и захлопнул дверь. Сопровождаемая
невообразимым ревом, началась продувка двигателей. Разговаривать стало
невозможно. Пока самолет выруливал, Ройланд жадно вглядывался в лица своих
попутчиков в полумраке салона без окон. Все они выглядели довольно жалко,
один хуже другого.
Совсем незаметно для Ройланда самолет быстро и спокойно поднялся в
воздух, и, хотя узкое сиденье было очень неудобным, он тотчас же задремал.
Неизвестно через сколько времени его разбудил сержант. Он тряс его за
плечо и спрашивал:
- Спрятанных драгоценностей нет? Часов? Глоток чисток воды и немного
съестного никогда не помешают, а?
У Ройланда ничего такого при себе не было, но даже если бы и было, он
не стал бы потворствовать этому жалкому мошенничеству. Он негодующе мотнул
головой, и сержант ухмыльнувшись побрел дальше вдоль прохода. Он не
продержится долго, отметил про себя Ройланд - мелкие вымогатели были
соринкой в глазу хорошо организованной плутократии. Их быстро разоблачали
и обезвреживали. Муссолини ведь в конце концов все-таки добился того, что
поезда стали ходить по расписанию. Здесь Ройланд с досадой припомнил, как
он обмолвился об этом в беседе с одним профессором английского языка из
Северо-западного Университета, неким Бивэнсом. Этот профессор поведал ему,
между прочим, весьма холодно, о том, что он жил при Муссолини с 1931 по
1936 годы, когда будучи студентом подрабатывал экскурсоводом и поэтому
имел прекрасную возможность проверить, соблюдают ли поезда расписание или
нет. Он сказал, что может со всей определенностью заявить о том, что этого
не было и в помине и что на расписание движения поездов при Муссолини
смотрели как на юмористический журнал.
И еще одно грустное воспоминание всплыло в его памяти, воспоминание о
некоем Блюме, человеке с бледным, покрытым шрамами лицом. Он работал в
группе ученых, разрабатывавших Направление дельта-1 создания Оружия. В
каком-то смысле он, по-видимому, был несколько тронут. Поскольку Ройланд
работал над Направлением дельта-3, то виделся с ним довольно редко и еще
реже разговаривал. Стоило с ним только поздороваться, как он тотчас же
заводил целую лекцию об ужасах нацизма. Его необузданная фантазия рисовала
"газовые камеры" и крематории. Какой здравомыслящий человек мог бы этому
поверить? Он огульно охаивал всю германскую медицину, утверждая, что
опытные врачи, дипломированные специалисты, прибегали к использованию
человеческих существ при проведении экспериментов, имевших фатальный
исход. Однажды, пытаясь воззвать к здравому смыслу этого Блюма, Ройланд
спросил, какого же рода эксперименты имели место, в ответ на что этот
мономаньяк понес несусветнейший бред, что-то об оживлении погибших от
обморожения посредством помещения их в постель с обнаженными женщинами! У
этого несчастного было явно выраженное сексуальное расстройство, если он
мог поверить в такое. Он еще наивно добавил, что переменным фактором при
проведении серии подобных экспериментов было использование женщин
немедленно после полового сношения, через час после полового сношения и
так далее. Ройланд покраснел от стыда за него и сразу же переменил тему
разговора.
Но не это сейчас он хотел вспомнить. Так же, как и не хотелось
вспоминать тот бредовый рассказ Блюма о женщине, которая делала абажуры из
татуированной кожи узников концлагерей. Существовали, разумеется, люди,
способные на такое, однако ни при каком режиме таким людям не удавалось бы
подниматься до положения, дающего им реальную власть. Ведь они были просто
неспособны к выполнению работы, требующей громадной ответственности, ибо
их безумие зашло слишком далеко.
"Познай своего противника", формула эта никогда не теряет своей
актуальности, разумеется, только зачем сочинять такую совсем уж
бессмысленную лож? Блюм, во всяком случае, не был злонамеренным лжецом. Он
получал письма, написанные на идиш, от друзей и родственников, живших в
Палестине, а именно они и были источником множества самых свежих слухов,
которые, как предполагалось, основывались на сообщениях беженцев.
Но вот он и вспомнил. Около трех месяцев тому назад Блюм пил чай в
кафетерии, перечитывая письмо. Руки его тряслись. Ройланд попытался
проскользнуть мимо, ограничившись кивком. Однако Блюм резко выбросил свою
худую жилистую руку и задержал его. В глазах его стояли слезы.
- Как это гнусно, скажу я вам, Ройланд, как гнусно и жестоко. Они
даже не дают им возможности вскрикнуть, даже взмахнуть в гневе кулаком,
даже не дают вознести молитву, как подобает умирающим. Они их водят за
нос, говорят, что везут в сельские поселения, в трудовые лагеря, и поэтому
целый эшелон сопровождают всего лишь четверо-пятеро мерзавцев. Они
обманным образом заставляют людей раздеться, уверяя их в том, что проводят
санобработку. Затем столь же обманным образом загоняют их в душевые
камеры, а тогда уже просто не остается времени на то, чтобы возносить
молитвы - из душевых воронок идет газ!
Блюм отпустил его и уткнулся лицом в ладони. Ройланд что-то
промямлил, погладил его по плечу и потрясенный побрел прочь. По-видимому,
на этот раз у этого невысокого человека с расшатанными нервами были
какие-то неопроверженные факты. Такие подробности пичкали ложью - это все
тот же древний метод кнута и пряника.
Да, все как-то чертовски охотно соглашались с ним, едва он ступил на
самую нижнюю ступеньку лестницы, ведшей ко входу в консульство!
Приветливый охранник у входа, консул, который непрерывно понимающе кивал и
делал вид, что допускает, что его рассказ не обязательно плод больного
воображения, охранники, с которыми он завтракал - какой спокойный оптимизм
излучали все эти люди. "Спасибо, я не забуду вас, капрал Коллинз. Вы мне
очень помогли". Он испытывал явное расположение к этому солдату, но только
сейчас вспомнил, как очень быстро отвернулся капрал, услышав эти его
слова. Чтобы не выдать себя ухмыляющимся взглядом?
Сержант еще раз прошел вдоль прохода и заметил, что Ройланд не спит.
- Что, передумал? - спросил он дружелюбно. - Доставай приличные часы,
и я, может быть, найду кусок хлеба для тебя. Там, куда вы все сейчас
направляетесь, дружок, часы не понадобятся.
- Что вы имеете ввиду? - резко спросил у него Ройланд.
- Да там у них часы развешаны по всему лагерю, парень, - поторопился
успокоить его сержант. - В лагере все всегда знают который час. Там можно
спокойно обходиться без часов. - И он поспешил дальше по приходу.
Ройланд вытянул руку и, как тогда Блюм, вцепился в человека, который
сидел напротив него. Хорошо рассмотреть его было невозможно, так как в
огромном самолете не было иллюминаторов, и его чрево было освещено не
более, чем полудюжиной тусклых плафонов под потолком.
- По какой причине вы здесь?
- Я - рабочий второго разряда. Понимаете? - трясясь, вымолвил
мужчина. - Второго! Все это мой отец, он научил меня читать, понимаете, не
дожидаясь, пока мне исполнится десять лет, а в десять лет я уже умел
считать. Понимаете? Вот я и рассудил, что это - семейная традиция, и
поэтому научил своего собственного малыша читать - потому что он был таким
умницей. Если бы вы только знали каким! Я рассуждал так: от чтения он
станет получать такое же удовольствие, что и я, особого вреда это не
принесет, так мне казалось. Но мне следовало подождать пару лет, я так
теперь полагаю, потому что он еще был слишком мал, а он стал хвастаться,
что умеет читать. Понимаете? Ведь это у детей в крови. Я, между прочим, из
Сент-Луиса.
Самолет резко сбавил скорость. Ройланда бросило вниз. Неужели можно
было тормозить этими же "реактивными двигателями", изменив направление
струи, или двигатели в этом случае просто выключались? Затем он
почувствовал, как вышло шасси, а еще через несколько мгновений колеса
ударились о бетон. Ройланд весь напрягся, однако самолет плавно
остановился, и через несколько секунд утих рев моторов.
Сержант люфтваффе отпер дверь и проорал:
- Гоните сюда ваш чертов трап!
Однако всю его прежнюю самоуверенность как ветром сдуло, вид у него
стал очень напуганный. На самом же деле он был, наверняка, очень смелым
человеком, если не боялся оставаться лицом к лицу с доброй сотней
обреченных людей, надеясь только на восьмизарядный пистолет и набор
непрерывно повторяемых лживых фраз.

Прибывших самолетом как овец выгнали на бетонное поле аэродрома.
Ройланд тотчас же узнал Чикагский аэропорт. Со стороны скотобоен
доносилась привычная вонь. С востока поле аэродрома обрамляли все те же
старинные здания, и хотя они были покрыты грязными пятнами, общий вид их
почти не изменился. Ангары, правда, теперь были похожи на надувные
пластиковые баллоны. Ловко придумано. За строениями аэропорта, в этом не
было никаких сомнений, виднелись красные кирпичные развалины Чичеро,
одного из пригородов Чикаго.
Молодчики из люфтваффе отрывисто лаяли:
- Ребята, стройся! В одну шеренгу! Труд сделает вас свободными! Выше
голову, парни!
Затем их пересчитали, перетасовали и распихали в колонны по четыре.
Из служебного помещения вышла, вертя в руках стек и едва не лопаясь от
важности, вся как бы хрустящая женщина-майор в атласных бриджах и белых
сапожках. Из прорезей в ее высокой меховой шапке вырывались громкие звуки
бравурного марша. Еще один ловкий фокус, отметил про себя Ройланд.
- Шагом марш, ребята! - пронзительно прикрикнула женщина на вновь
прибывших. - И не вздумайте от меня отставать! - Она одарила их похотливой
улыбкой и вилянием зада. Ну чем не Иуда XXI века! Она подравняла свой шаг
с ритмом марша. Вряд ли она могла обходиться без затычек в ушах. Шаркая
ногами, бывшие пассажиры люфтваффе покорно поплелись за нею. У ворот
аэропорта молодчики в синих мундирах люфтваффе сдали их на попечение
конвоя из десятка эсэсовцев в черных кителях и с черепами на фуражках с
высоко задранной тульей.
Загипнотизированные четким ритмом маршевых мелодий они проследовали
через Чичеро, который еще во время войны был разбомблен дотла и больше уже
не восстанавливался. К своему немалому удивлению, Ройланд ощутил
нахлынувшее на него внезапное острое чувство сострадания к тем ныне
исчезнувшим полякам и чехам, которых было немало в этом округе, родине
Аль-Капоне. Теперь здесь были германские немцы, французские немцы и даже
итальянские немцы, но он уже даже нутром своим твердо знал, что не было
здесь немцев ни польских, ни чешских... И что Блюм был абсолютно прав во
всем...
Смертельно уставший после двух часов непрерывного маршированья
(бабенка попалась неутомимая) Ройланд все-таки оторвал взор от
выщербленной мостовой, чтобы насладиться внезапно возникшим перед ним ну
прямо чудом архитектуры. Это был замок. Такого нельзя было вообразить даже
в кошмарном сне. Замок оказался Чикагским партийным дворцом. Здание его
упиралось в озеро Мичиган. Оно занимало, по всей вероятности, не менее
шестнадцати городских кварталов и угрюмо глядело на озеро с востока. К
северу, югу и западу от него лежали необозримые просторы развалин Чикаго.
Здание было сооружено из преднапряженного железобетона и имело вид
средневековой цитадели. Со всех сторон его окружали высокие, покрытые
мхом, стены со множеством башен и амбразур. Охранники с черепами
почтительно смотрели на него, узники же не могли скрыть свой страх.
Ройланду при виде его захотелось безумно хохотать. Это было творение
вполне достойное Уолта Диснея. Оно было столь же нелепо, как и Геринг в
своем парадном облачении... и, наверное, столь же стремительно опасно...
После длительной церемонии проверок, салютов и приветствий узников
пропустили внутрь. Майорша куда-то ушла, скорее всего, для того, чтобы
побыстрее сбросить с себя сапоги и не стыдясь посторонних постонать от
боли.
Самый разукрашенный из эсэсовцев построил их и вежливо произнес:
- Скоро будет горячий обед и постель, ребятки. Но сначала отбор.
Боюсь, некоторые из вас не вполне здоровы и будут помещены в лазарет. Кто
болен? Подымите руки, пожалуйста.
Вверх поползло несколько рук. Одни ссутулившиеся старики.
- Вот и хорошо. Выйдите, пожалуйста, вперед.
Затем он пошел вдоль строя, похлопывая то одного, то другого по
различным частям тела. С отупевшим видом вышли вперед один с глаукомой,
другой с ужасным расширением вен. Возле Ройланда майор приостановился и
стал задумчиво его разглядывать.
Вы очень худы, уважаемый, - в конце концов заметил эсэсовец. - Боли в
желудке? Стул по утрам напоминает деготь? Кровавые мокроты?
- Никак нет, сэр! - бодро выпалил Ройланд.
Эсэсовец рассмеялся и двинулся дальше вдоль шеренги.
Больных увели. Большинство из них тихо плакали. Они прекрасно
понимали, что их ожидает. Все присутствовавшие это понимали. Но делали
вид, что самое ужасное не может, не должно случиться и не случится. Все
оказалось гораздо сложнее, чем предполагал Ройланд.
- А теперь, - ласково произнес эсэсовец, - нам требуется несколько
опытных бетонщиков.
Оставшиеся в шеренге люди обезумели. Все как один рванулись вперед,
едва не касаясь офицера, но тем не менее не заступая за невидимую черту,
будто окружавшую его.
- Меня! Меня! - вопили они.
- И меня! И меня! - кричали другие. - У меня крепкие руки. Я могу
научиться. Я еще и слесарь! Я сильный и молодой! Я могу научиться.
Грузный мужчина средних лет ревел, размахивая руками:
- Штукатурные и кровельные работы! Штукатурные и кровельные работы!
Один только Ройланд стоял спокойно, оцепенев от ужаса. Они все знали.
Они прекрасно понимали, что только предложив реальную работу, они могут
вырвать шанс продлить жизнь еще на некоторое время.
Внезапно он понял, как прожить в это мире, насквозь пропитанном
ложью.
Тем временем на какое-то мгновенье терпение офицера лопнуло, и
замелькали плети. Люди с окровавленными лицами неохотно возвращались в
строй.
- Бетонщики, поднимите руки. Но только не вздумайте лгать, парни. Вы
ведь не станете лгать, не так ли?
Он отобрал полдюжины добровольцев, быстро расспросил их, и один из
его подручных, построив, увел их. Среди них оказался и
штукатур-кровельщик. Казалось, он своим видом провозглашал, что именно
такою и должна быть награда за усердие и добродетели, и наплевать ему на
всю эту прочую саранчу, которая не удосужилась овладеть таким
первоклассным ремеслом.
- А теперь, - небрежно произнес офицер, - нам требуется несколько
ассистентов для лабораторий.
Холод смерти пробежал по шеренге узников. Каждый, казалось, подобно
улитке, ушел целиком в самого себя, лица стали бесстрастными, каждый всем
своим видом старался показать, что он ко всему этому не имеет ни малейшего
касательства.
Ройланд поднял руку. Офицер прямо-таки остолбенел, взглянув на него,
но тут же быстро принял привычный для него спесивый вид.
- Великолепно! - воскликнул он. - Шаг вперед, мой мальчик. И ты тоже,
- он сделал жест рукой в сторону еще одного. - У тебя умное лицо. И вид
такой, будто ты специально создан для того, чтобы стать хорошим
ассистентом в лаборатории. Выходи-ка вперед!
- Не надо. Пожалуйста, не надо! - возопил несчастный. Он упал на
колени и стал умоляюще заламывать руки. - Ну пожалуйста, не надо!
Офицер неторопливо поднял плетку. Несчастный застонал, поднялся на
ноги и поспешно стал рядом с Ройландом.
После того, как были отобраны еще четверо, всех их провели по
бетонному плацу в одну из нелепых башенок, затем вверх по спиральной
лестнице, по длинному коридору, через боковую галерею, пока они не
очутились в дальнем углу лекционного зала, где какая-то женщина что-то
выкрикивала по-немецки. После этого их вывели через черный ход в начальную
школу, где в пустых классах по обе стороны от прохода стояли маленькие
парты. И наконец, в клинику, где стены были отделаны под мрамор или
покрыты выщербленной во многих местах керамической плиткой, а коридоры,
освещались люминесцентными лампами в бронзовых светильниках. Пол был
выложен мозаикой из фашистских символов.
Охранник постучался в дверь с табличкой "Расовая лаборатория". Ее
открыл человек с ледяным лицом в белом халате.
- Вы подавали заявку на демонстратора, доктор Кальтен, - сказал
солдат. - Выбирайте любого.
Доктор Кальтен внимательно осмотрел всех шестерых.
- Ага! Вот этого, - сказал он и показал на Ройланда. - Заходи,
парень.
Лаборатория расовой науки доктора Кальтена оказалась весьма
просторным врачебным кабинетом с операционным столом и развешанными по
стенам запутанными таблицами человеческих рас и особенностей их анатомии,
умственного развития и обычаев. Здесь были также френологическая карта
человеческого черепа и всевозможные гороскопы, а также какое-то устройство
из сверкающих кристаллов, закрепленных на проволочках. Ройланд тотчас же
понял, что это такое. Это была наглядная модель одной из бредовых идей
Ганса Хорбигера, касавшейся строения земного шара - модель пустотелой
Земли.
- Сядь здесь, - произнес врач, указывая на стул. - Прежде всего я
должен определить твою расовую принадлежность. Между прочим, не мешало бы
тебе узнать, что ты предназначен для анатомирования во время моей лекции
по третьему разделу расовой науки, которую я буду давать в медицинском
училище, и что от степени твоего сотрудничества будет зависеть с
применением ли анестезии будет проводиться вскрытие или без оной. Ясно?
- Ясно, доктор.
- Любопытно... Никакой паники. Могу поспорить, что ты окажешься
полунордической расы с прохамитскими следами по крайней мере в пятом
колене... Однако, давай продолжим. Имя?
- Эдвард Ройланд.
- Родился?
- Второго июня 1921 года.
Врач швырнул карандаш на стол.
- Если моего первого пояснения оказалось для тебя мало, - закричал
он, - то позволь мне добавить, что если ты и дальше будешь чинить мне
трудности, то я могу передать тебя моему лучшему другу доктору
Герцбреннеру. Доктор Герцбреннер, между прочим, преподает технику
проведения допроса в школе гестапо. Теперь ты понимаешь?
- Да, доктор. Простите, но я не могу изменить свой ответ.
Доктор Кальтен саркастически ухмыльнулся.
- А каким же образом тебе удалось так прекрасно сохраниться несмотря
на возраст около ста восьмидесяти лет?
- Доктор, мне всего двадцать три года. Я проделал путешествие во
времени.
- Неужели? - изумился Кальтен. И каким же образом тебе удалось это
проделать?
- Я стал жертвой сатанинского еврейского колдовства, - решительно
произнес Ройланд. - Для этого потребовалось ритуальное убийство и кровь
семи нордических красавиц-девственниц.
У доктора Кальтена от изумления отвисла челюсть. Затем, схватив со
стола карандаш, он произнес строго:
- Вы должны понять, что мои сомнения были вполне обоснованными в
данных обстоятельствах. Почему вы сразу же не рассказали мне о веском
научном обосновании вашего странного утверждения? Продолжайте, прошу вас.
Расскажите мне все, абсолютно все, что касается этого дела.
Для доктора Кальтена Ройланд оказался подлинным сокровищем, бесценным
трофеем. Особенности его речи, отсутствие личного номера на левой груди,
обнаженная чуть позднее золотая пломба в одном из зубов, его
сверхъестественные познания во всем, что касалось древней Америки - все
это теперь имело убедительное научное объяснение. Да, он прибыл из 1944
года. Разве так уж трудно представить себе это? Любому специалисту было
известно об утраченной теперь еврейской кабалистической магии, големах и
тому подобном.
Ройланд поведал о том, что был одним из слушателей курса расовой
науки одного из ее родоначальников, некого Уильяма Д.Палли (это был
краснобай, который частенько разглагольствовал в третьеразрядных пивных,
получая поддержку от германского информационного агентства (Ройланд не
сомневался в том, что его имя можно найти в седьмом томе стандартной
"Хрестоматии расовой науки"). Еврейские изверги предпринимали попытку
устроить засаду на его любимого учителя на пустынном шоссе. Узнав об этом,
Ройланд уговорил его обменяться с ним пальто и шляпами. В темноте подмена
оставалась незамеченной. Позже, уже в их логове, его опознали, но
нордические девственницы к этому времени уже были принесены в жертву и из
тел уже была выпущена кровь. Поэтому мешкать было нельзя, и ужасная
участь, уготованная учителю, постигла его ученика.
Эта часть рассказа Ройланда особенно понравилась доктору Кальтену.
Особое удовлетворение он испытывал от сознания того, что "месть" недолюдей
своему недругу вылилась в то, что его забросили в мир, полностью очищенный
от недолюдей и где представители нордической расы могли свободно дышать
полной грудью!
Кальтен, если не обращать внимание на осторожно проведенные
консультации с такими людьми, как специалисты по древней Америке, дантист,
который был ошеломлен золотой пломбой, и дерматолог, установивший, что на
подвергнувшемся проверке субъекте нет и никогда не было никакого личного
номерного знака, повел себя как игрок, который держит в рукаве козырный
туз. Через неделю стало ясно, что он приберегает Ройланда для грандиозного
спектакля с обнародованием его тайны, который должен стать кульминацией
его лекции. Ройланду очень не хотелось, чтобы его тайна стала общим
достоянием - в придуманной им истории было слишком много проколов. Поэтому
он с воодушевлением стал рассказывать о красотах Мексики весною, о ее
базарах, кактусах и грибах. Могут ли они совершить хотя бы кратковременную
поездку в эту чудесную страну? Доктор Кальтен отрицательно покачал головой
и посоветовал ему получше учиться, побольше читать и углублять свои знания
с помощью бесчисленных научных экспонатов, выставленных в музеях
Чикагского дворца партии. Добрый старый Чикаго мог похвастаться перед всем
миром своими знаменитыми экспонатами, подтверждающими теорию Мирового
Льда. Теорию Полого Земного шара, отыскание подпочвенных вод с помощью
ивовой рогатки, гомеопатию, народные методы лечения с помощью дикорастущих
трав и так далее.
Последнее выглядело очень заманчиво. Доктору Кальтену доставило
немалое удовольствие взять свое сокровище в медицинское училище и
представить его в качестве своего протеже профессору Альбиани, знатоку в
области лечения травами.
Альбиани был похож на гнома, сошедшего с иллюстраций Артура Рэкхема к
"Золоту Рейна". Свой предмет он просто обожал.
- Мать-природа, ты - щедра и обильна! Бродите по полям, молодой
человек, и за время всего лишь часовой прогулки ваше бдительное око отыщет
спорынью, способствующую аборту, укроп, который уменьшает жар при
лихорадке, рябину, ягоды которой возвращают силу старикам, мак, зерна
которого утоляют боль при прорезывании зубов у детей!
- А у вас имеются мексиканские грибы-галлюциногены? - поинтересовался
Ройланд.
- Возможно, удивленно ответил Альбиани.
Они перерыли весь музей народной медицины, внимательно пересмотрели
засушенные растения под увеличительным стеклом. Из Мексики были пейот -
бутоны и корни, и марихуана - корни, стебли, семена и черенки. Грибов не
было.
- Они, возможно, имеются в кладовой, - пробормотал Альбиани.
Остаток этого дня Ройланд протоптался в кладовой, где образцы
дожидались того часа, когда для них появится место на каком-либо из
вращающихся стеллажей. Он вернулся к профессору и несколько взволнованно
произнес:
- Их там нет.
Альбиани заинтриговало поведение подопечного доктора Кальтена, и он
заглянул в справочники по грибам.
- Видите? - сказал он самодовольно, показываю красочную цветную
вкладку с изображением грибов - в стадии роста, зрелых и сушеных, и
прочел, - ...суеверно называемые "Пищей Богов".
Он прыснул сквозь бороду, явно довольный шуткой.
- Их там нет, - не унимался Ройланд.
Профессор, которому все это начало надоедать, сказал:
- У нас еще есть кое-какие образцы в подвале, пока что не занесенные
в каталог. Понимаете, у нас не хватает места для всех образцов. Площадь
экспозиции ограничена... Только самые интересные экспонаты...
Ройланд набрался смелости и пустил в ход все свое личное обаяние,
чтобы выудить у него, где расположена подвальная кладовая, а заодно и
разрешение на ее посещение. Затем, когда на какое-то мгновение он остался
один, вырвал вкладку из профессорского справочника и припрятал ее.
В этот вечер Ройланд и доктор Кальтен вышли на открытую верхнюю
площадку одной из многочисленных башен, чтобы выкурить по последней
сигаре. Полная Луна стояла высоко. В ее бледном свете испещренная
воронками территория, некогда бывшая Чикаго, казалась еще одной Луной.
Мудрец и его ученик из другой эпохи стояли, опираясь локтями о зубчатый
парапет, на высоте более полусотни метров над поверхностью озера Мичиган.
- Эдвард, - произнес доктор Кальтен, - завтра я буду выступать с
докладом перед членами Чикагской Академии расовых наук. - В этих словах
таился некий вызов. Что-то было не совсем так, как старался изобразить
Кальтен. - Я требую от вас, чтобы вы находились за кулисами конференц-зала
и появились по моей команде, чтобы ответить на несколько моих вопросов и,
если позволит время, на вопросы наших слушателей.
- Я хотел бы, если только это возможно, несколько отсрочить...
- Никоим образом!
- Пожалуйста, объясните, почему у вас сегодня такое враждебное ко мне
отношение, доктор? Разве я не сотрудничал с вами совершенно искренне и не
открыл для вас новые пути достижения неувядаемой славы в анналах расой
науки?
- Сотрудничали? Да. Искренне? Едва ли. Понимаете, Эдвард, сегодня мне
в голову пришла одна мысль. Страшная мысль. Мне всегда казалось весьма
странным то, что евреи напали на преподобного Палли с целью забросить его
в будущее, и то, что у них произошла осечка. - Он вынул что-то из кармана.
Это был маленький пистолет, дуло его было небрежно направлено на Ройланда.
- Сегодня я задумался над тем, для чего они поступили именно так. Не проще
ли было бы убить его, как это они делали с тысячами ему подобных и
уничтожить тело в одном из своих тайных крематориев, а затем запретить
даже упоминание об исчезновении в контролируемых ими газета и журналах?
И более того. Кровь семерых нордических девственниц вряд ли могла так
уж дешево достаться им. Не надо обладать большим воображением, чтобы
представить себе, насколько бдительно нордические мужчины прошедшей эпохи
оберегают свои драгоценные анклавы - ядра будущего человечества. Как они
прощупывают глазами каждого прохожего, примечая тех, кто несет на себе
клеймо недочеловека и следят за тем, чтобы расовая чистота не подвергалась
загрязнению не то, что прикосновением, но даже и случайным взглядом на
переполненных толпами улицах. И тем не менее ужасное свершилось - ваше
здесь присутствие тому доказательство. Какую чудовищную цену нужно было
заплатить, чтобы совершить такое! Необходимо было прибегнуть к услугам
наемных славян или негров, чтобы похитить девственниц, и многим из
наймитов пришлось пасть жертвами нордической ярости.
И это все только для того, чтобы заглушить один слабый глас пророка,
вопиющего в пустыне? Как я полагаю - нет! Я убежден в том, что это
еврейское высокомерие послало вас, Эдвард Ройланд или как вас там еще
называли, в будущее как символ приветствия от еврейства той эпохи
торжествующему, как они в своем скудоумии предвосхищали, еврейству этой
эпохи. В любом случае, завтра, друг мой, доктор Герцбреннер, о котором я
вам уже упоминал, произведет публичное дознание. Если у вас и имеются
какие-нибудь маленькие тайны, то завтра они будут разоблачены. Нет! Нет!
Не приближайтесь ко мне. Если вы осмелитесь это сделать, я выстрелю вам в
колено, чтобы успокоить вас!
Ройланд рванулся в Кальтену, и сразу же раздался выстрел. Левую
голень будто больно ударили молотком. Он сгреб доктора Кальтена в охапку
и, не обращая внимания на вопли, швырнул через парапет в озеро Мичиган с
пятидесятиметровой высоты. После чего свалился и сам. Боль была ужасной.
Скорее всего была задета, если вообще не перебита пулей, кость.
Кровотечение было слабое, но Ройланд опасался за то, что оно может
усилиться позже. Зато он совсем не опасался того, что выстрел и крики
вызовут переполох в замке. Такие звуки были привычными в медицинском крыле
здания.
Волоча поврежденную ногу по полу, он подтянулся к двери в квартиру
Кальтена. Опустившись в кресло возле телефона, он накинул на ноги плед и
позвонил фельдшеру, стараясь как можно потише выговаривать слова:
- Принесите, пожалуйста, костыль и все, что необходимо для наложения
гипса. У Доктора Кальтена появилась одна очень интересная идея, над
которой он хочет поработать.
Ему хотелось еще попросить укол морфия, но этого уже делать не
следовало, так как могло исказиться восприятие времени.
Когда пришел фельдшер, он поблагодарил его и пожелал спокойной ночи.
Снимая ботинок, он едва сдерживал слезы. Левую штанину пришлось
обрезать. Марля оказалась очень кстати - рана стала кровоточить сильнее.
Тугая повязка, казалось, приостановила кровотечение. С большим трудом ему
удалось наложить корявую гипсовую повязку на простреленную ногу.
Нога тут же начала неметь. Что ж, неплохо. Повязка, должно быть,
ущемила какой-то важный нерв, что через неделю может стать причиной
паралича. Но в данной ситуации это совершенно не волновало Ройланда.
Он попытался выйти из квартиры и обнаружил, что идти очень трудно
даже по ровному полу. Будь костыль по массивнее, он еще смог бы спуститься
по лестнице, однако подняться, скорее всего, будет уже не под силу. Но и
это неплохо. Прежде всего, надо спуститься в подвал.
Проклиная этих фашистов с их средневековыми замашками и каждый дюйм
их опереточного замка, он все-таки спустился в подвал. Здесь его поджидала
удача. В одном из укромных углов его, подальше от бдительного ока
начальства, дюжина пьяных эсэсовцев играла в какую-то азартную игру.
Завидев ковыляющего Ройланда в белом халате, они пустили сентиментальную
слезу по бедному доктору со сломанной ногой и, взяв его на руки, понесли
по петлявшим добрые две мили подвальным коридорам, пока не разыскали
нужную ему кладовую. Замок они вышибли несколькими меткими выстрелами и
уходя просили звонить к ним в роту в любое время суток, чтобы лучшие
ребята Чикаго могли поспешить на помощь бедному доктору. Среди них есть,
мол, старик, Бруно, который может голыми руками, честное слово, оборвать
все конечности у какого-то там проходимца-латыша. Ну точно, так, как вы,
док, отрываете кожу у индейки. Хотите, мы раздобудем латыша и
продемонстрируем вам?
Отделавшись в конце концов от этих славных ребятишек, он щелкнул
выключателем и начал поиски. Теперь нога его была уже холодной, как лед,
но боль не унималась. Он перерыл множество коробок с незанесенными в
каталог растениями и, как ему показалось, только через много часов нашел
посылку, на которой значился адрес отправителя - Яласка, один из городков
на юге Мексики. Он открыл ящик, ударяя его углы о бетонный пол. Из него
посыпали прозрачные пластиковые конверты. В одном из них он увидел что-то
черное, сморщенное. Он даже не стал сверяться с цветными картинками у себя
в кармане. Разорвал конверт, он стал запихивать себе в рот его содержимое,
жевать и жадно проглатывать.
Возможно, нужны были еще индейский танец и пение. Может быть нет.
Может быть, нужно было расслабиться, как после изнурительной работы над
решением дифференциальных уравнений, что в большей степени приближало бы к
состоянию рассудка индейцев племени хопи. Может быть, нужно было настроить
изо всех сил свой разум на то, что тебе страстно хочется, как это он делал
сейчас. В прошлый раз он ненавидел бомбу, страшился ее. То, о чем он тогда
мечтал - это мир, где бомбы не существовало. Он получил его! Получил
сполна!
...язык его набух, в глазах заплясали огненные шары, круги пламени...
пламени...

- Все. Все, - шептал Чарльз Миллер Нахатаспе. - Кончилось. Слава
богу, кончилось. Я так испугался.
Ройланд лежал на полу хижины, нога его была цела и невредима, но
ужасно ныла. Еще не справившись полностью, он прощупал ребра. Он был
просто худым, но не изможденным.
- Вам пришлось изрядно попотеть, чтобы вытащить меня оттуда? -
прошептал он.
- Да. Ты... Ты был там?
- Я был там. О боже, как мне хочется встать!
Он попытался встать, но, только охнув, тут же опять свалился на пол.
Неуклюже перевернулся на бок, он мгновенно погрузился в полное небытие.
Когда он проснулся, было еще темно, но боль прошла. Нахатаспе тихо
мурлыкал целительную песнь. Заметив, что Ройланд открыл глаза, он умолк.
- Вот теперь ты познакомился со средством, раскалывающим небо, -
сказал он.
- Лучше, чем кто-либо. Который час?
- Полночь.
- Мне пора уходить. - Они пожали руки, глядя друг другу в глаза.
Джип завелся с полуоборота. Четырьмя часами ранее, а может быть,
двумя месяцами, у него вызывал тревогу аккумулятор. Он поехал по проселку,
твердо зная, что теперь нужно будет сделать. Он не станет дожидаться утра,
его может убить метеорит или укусить в кровати скорпион. Он пойдет прямо к
Ротшмидту, в его квартиру, вызовет фрау Ротшмидт и, когда она разбудит
своего мужа, расскажет ему о стадии 56-с, расскажет о том, что у нас есть
БОМБА.
У нас появился символ, который можно будет предложить японцам. У нас
есть нечто такое, перед чем они обязательно спасуют. Им не останется
ничего другого, как только капитулировать!
Ротшмидт пустится в философствование. Тяжело вздохнет.
- А поступаем ли мы с должной степенью ответственности? Отдаем ли мы
себе вообще отчет о последствиях решения, которое принимаем сейчас? -
забормочет он.
И Ройланд постарается ответить ему как можно менее резко:
- Да! Это мы чертовски хорошо понимаем!